Питер, пригнувшись, липкой серебристой лентой туго приклеивал портативный магнитофон «Наягра» прямо под пахом Родина.
– Убери яйца! – приказал он.
Родин послушно сдвинул рукой свои гениталии в сторону. Питер еще раз обмотал его левую ногу липкой лентой и вывел от магнитофона два провода с микрофонами: один – Родину на живот, второй – на спину, в район поясницы.
– Ты думаешь, он сможет так ходить? – скептически сказал Билл.
– А ты можешь придумать лучшее место? – огрызнулся Питер.
Они оба были на взводе. Вот уже четвертый день они подставляют Любарскому этого Родина, но Любарский не клюет. Конечно, Родин мог просто позвонить Любарскому и сказать: «Я готов дать тебе деньги». Но это не могло не вызвать у Любарского подозрений. Никто в этом мире сам деньги не отдает, а в уголовном мире – тем более. И такой тертый волк, как Любарский, да еще с петлей предстоящего суда на шее, должен быть втройне осторожен. Он мог сразу учуять западню. Поэтому Питер и Билл решили ждать, когда Любарский сам выйдет на Родина. В конце концов, он дал Родину три дня сроку, и эти три дня истекли позавчера.
Любарский, которому позарез нужны деньги, не мог не прийти за ними к Родину. Вопрос был только в том – куда и когда? Родин не мог круглые сутки таскать «Наягру» у себя под пахом. К тому же «Наягра» дает качественную запись только в течение полутора часов, а потом нужно менять пленку и батарейки.
Обсудив все варианты, Питер и Билл пришли к выводу, что второй раз к Родину Любарский не придет – побоится засады. A «Milano Jeweller's Store» в Лонг-Айленде Родин на эти дни закрыл. Оставалось третье место – автомастерская, которую Родин недавно купил с тремя своими родственниками в Манхэттене, на Западной девятнадцатой улице. Нет ничего подозрительного в том, что Родин каждый день появляется здесь на час-полтора, ведь это его новый бизнес. Любарскому это место могло показаться наименее опасным – тут всегда многолюдно и к тому же два выхода: на Девятнадцатую улицу и на Десятую авеню. Поэтому каждый день ровно в 12.00 Родин, «заряженный» уже включенной «Наягрой», приезжал сюда на своем «шевроле» и примерно час слонялся по мастерской и обсуждал со своими родственниками-партнерами текущие дела. А Питер и Билл еще заранее, до его приезда, проникали в эту мастерскую через третий, никому, кроме хозяев, не известный, ход со двора Восемнадцатой улицы. И к моменту появления Родина занимали свой пост под крышей мастерской, в маленьком и давно заброшенном навесном кабинетике, узком, как стакан. Здесь, в пыли, августовской духоте, гари отработанных газов и в грохоте пневматических инструментов, они лежали по два часа, не спуская глаз с ходившего по мастерской Родина и держа в руках телекамеру и ружья с оптическим прицелом. Любарский мог появиться в любой момент, а в том, что он вооружен, у них не было сомнений. Да и у Родина за поясом пистолет – они в этом не сомневались, ведь Родин знал, кому его подставляли, и с того момента, как Питер приклеивал ему «Наягру», до прибытия в мастерскую Родин оставался один. Но три дня дежурства не дали никаких результатов, если не считать, что вчера, во время пребывания Родина в мастерской, кто-то позвонил туда, попросил Родина к телефону, но, когда он взял трубку, там уже были гудки отбоя.
Конечно, это мог звонить кто угодно, но Питер и Билл были уверены: это Любарский. И значит, он появится сегодня или завтра.
Питер приклеил микрофоны к животу и к пояснице Родина и приказал:
– Надень штаны и пройдись!
Родин оделся и прошелся по кабинету, косолапя левой ногой, как циркулем.
– Прямо ходи! Прямо! – приказал Питер.
– Да у меня там уже рана! Три дня ношу! – скатал Родин.
– Fuck you! – жестко сказал Питер. – И ебать твои раны! Хочешь жить – носи! И ходи прямо! Ты понял?
Билл посмотрел на часы и сказал:
– О'кей, камрады. Пора.
Любарский вошел в мастерскую через распахнутые ворота гаража буквально на третьей минуте появления там Родина. Скорей всего он просто сидел на улице в машине, наблюдая издали, как Родин подъехал сюда на «шевроле», и тут же пошел за ним. Но теперь, в воротах гаража, Любарский остановился, привыкая к резкому переходу от августовского солнца на улице к полутемному и пыльному помещению бывшего склада, приспособленного под автомастерскую.
Билл локтем тронул Питера.
– Я вижу, – сквозь зубы сказал Питер, включая видеокамеру.
Оба лежали на полу, в «стакане» навесного кабинетика, Билл держал фигуру Любарского на мушке своего ружья. И почти забытое чувство commandos, чувство братства с партнером, которое так возбуждало и грело его в первые годы работы в ФБР, во время налетов на притоны и склады с наркотиками, вернулось к Биллу в эту минуту. Он видел, что Любарский, шагая в глубь мастерской, к Родину, держит руки в карманах пиджака.
Два вооруженных русских бандита сходились посреди грохота пневматических инструментов, меж разобранных «камаро» и «вольво», под которыми возились механики, и каждый из этих бандитов мог в следующий миг вытащить пистолет и открыть стрельбу.
Билл чувствовал, как его кровь пузырится адреналином и любовью к партнеру, которого он прикрывал сейчас дулом своего ружья. Да, конечно, вот уже год у них идет какая-то скрытая борьба за лидерство, и он не может удержать себя от постоянных подначек в адрес Питера и от злости на то, что Питер заставил его выйти на Большое жюри с теми телефонными счетами, и что русские звонят Питеру, а не ему, и что вся эффектная, полевая часть работы – на Питере, а ему, Биллу, досталась работа канцелярской крысы. Но сейчас вся эта ерунда ушла, словно ее волной смыло. Билл держал на мушке Любарского, но знал, что хоть краем глаза он должен видеть и Родина. Потому что в одном Питер прав: этот Родин такая же сволочь, как Любарский. Они оба прикатили сюда из этой ебаной России не для того, чтобы работать, как его родители и родители Питера, а для того, чтобы грабить, вымогать, обирать и убивать.
Любарский стал медленно вынимать руки из карманов, и Билл, разом вспотев, почувствовал, как палец стал мягко нажимать на курок.
Но Билл сдержал и палец, и дыхание. А Любарский вытащил из карманов пустые руки и усмехнулся своему «другу» Родину.
И Родин вытащил из-под полы пиджака пустую руку и протянул ее Любарскому. Они обменялись рукопожатиями.
– Лучшие друзья! – сказал Питер, держа в прицеле фигуру Родина.
Билл закрыл на секунду глаза и перевел дыхание. Он почувствовал, как пот стекает с его век. И еще – что он не ошибся тогда, в прошлом году, выбрав себе в партнеры Питера Гриненко. Они – хорошая команда, это бесспорно, или, как говорят русские в таких случаях, huli tut sporit!
Оба – и Билл и Питер – не слышали, о чем говорят Родин и Любарский, но видели, как Родин то вел Любарского в глубь мастерской, поближе к грохоту воздушного пистолета, с помощью которого механик вывинчивал из старой «камаро» проржавевшие гайки и болты, а то – подальше от этого механика, к месту потише.
