Когда, сидя на вокзальной скамейке, я остыл и пришел в себя от удачи, часы показывали 11.10. До отхода моего поезда оставался час. Я вдруг сообразил, что это мой последний час в Ленинграде и что глупо торчать этот час на зашарканном вокзале, даже если мне вдвойне повезло: я и билет достал, и место подвернулось на этой скамейке.
Я встал, какая-то молодка с чемоданами тут же птицей спикировала на мое место, а я подошел к камере хранения и заглянул через стойку-барьер. Мой чемодан мирно стоял там же, в клетке под номером 311. Я успокоился, вышел с вокзала и пошел по Невскому проспекту. В одиннадцать вечера уже ощущалось приближение ночи. Невский был темно-серым, но уличные фонари не горели. Какие-то одинокие фигуры шли в этой зыбкой серости, пьяный мужик вывалился из телефонной будки, две молодые рослые проститутки торчали под афишей испанского фильма «Я та, которую ты ищешь», группа рослых подростков шла мне навстречу. Они были похожи на тех, московских, с Савеловского вокзала, и у меня сжался желудок – мне показалось, что сейчас мне снова дадут в морду. Но подростки прошли, не обратив на меня внимания. А ощущение, что сейчас будут бить, если не меня, то кого-то рядом, все не исчезало.
И только минут через десять, когда я проходил мимо памятника императрице Екатерине и зажглись уличные фонари, моя душа разжалась. Под памятником, в скверике сидели на скамейках и гуляли по круглой песочной дорожке дешевые проститутки – точно так, как они гуляли здесь в 1955 году, когда я семнадцатилетним мальчишкой приехал в Ленинград поступать в университет. Тогда, я помню, этих проституток брали матросы и морские офицеры. Но сейчас ни матросов, ни офицеров не было – наверно, уплыли в Тихий океан блокировать 6-й Американский флот. И теперь проститутки скучали. Конечно, это были совсем не те проститутки, которых я видел тут тридцать пять лет назад, но одеты они были совершенно так же – в те же стародавние платья с подкладными плечиками…
Думая о прошлом, я спустился в подземный переход и… замер от оторопи: прямо на меня, в упор смотрели огромные и черные, как ствол гаубицы, глаза моей жены Лизы. Я даже отшатнулся. И прочел на стене подземного перехода:
«РЕТРОСПЕКТИВА: ДИНАСТИЯ РОМАНОВЫХ – В КИНО, В ЛИТЕРАТУРЕ, В ЖИВОПИСИ! ТОЛЬКО ТРИ ДНЯ, В КЛУБЕ ПЕЧАТИ!».
Внизу этой огромной афиши были кадры из кинофильмов с портретами русских царей и цариц в исполнении знаменитых актеров кино: Черкасова, Самойлова, Соломина, еще кого-то и… Лизы Строевой! Только тут я вспомнил, что она же действительно играла когда-то в «Царской милости», и именно за это ее так дотошно и унизительно шмонали таможенники шереметьевской таможни, когда увидели в ее багаже такую же киноафишу.
Оглядываясь на эту афишу, я вышел из подземного перехода снова на Невский и прошел еще с квартал, думая о том, что, как ни странно, наша старая жизнь продолжает жить без нас, даже в стране, из которой мы уехали…
И я уже решил повернуть назад, к вокзалу, ну что тащиться по серому Невскому с его уныло-желтыми фонарями?! – когда увидел густую толпу под колоннадой Казанского собора. Еще один Арбат – уже в Ленинграде? Я подошел. В ночной полутьме, действительно, как на московском Арбате, группы по тридцать-сорок человек кустились вокруг ораторов. В одной группе шла речь об идиотской дамбе, которую партийные власти построили в ленинградском порту, чтобы оградить город от наводнений, а в результате все сбросы канализации и отходы заводов оказались заперты в ленинградской бухте и отравляют город, даже Эрмитаж гниет. В другой спорили о шахтерской забастовке. В третьей…
– Да это евреи заварили революцию семнадцатого года, евреи! Из-за них мы получили коммунистов на свою голову!
– Ну при чем тут евреи! Евреи, если хотите знать, жили до революции в чертах оседлости, как в резервациях! Как они могли «заварить» вашу революцию? – тоненькая девочка, ей старше восемнадцати лет, с серыми глазами и личиком с картин Боттичелли, стояла одиноко и прямо, как Зоя Космодемьянская, среди толпы мужчин и яростно защищала честь моего народа.
– Евреи, если хотите знать, сами пострадали от советского режима! Больше других!
– А вы читали статью Шафаревича «Русофобия»? Вот, прочитайте! – мужчина лет сорока совал ей журнал.
– Я знаю – это антисемитский журнал! – девочка тонкой рукой отталкивала этот журнал. – Я его не читаю!
– А вы почитайте, почитайте! Здесь все написано! Это евреи довели Россию до катастрофы!
– Слушайте, постыдитесь! – воскликнула девочка. – Вас двести миллионов, а нас только два! Вам не стыдно кричать, что каких-то два миллиона евреев довели вашу великую нацию до катастрофы? Вам не стыдно?!!
Золотая моя девочка, подумал я! Что ты делаешь здесь – одна в окружении этой толпы! Зачем ты споришь с ними? Что ты им докажешь? Ведь им так хочется найти виноватого, они уже назначили еврейские погромы на 14 августа, через две недели! Милая моя, золотая, твое место не здесь, не здесь, а в Израиле!
Но я не сказал ей ни слова. А постыдно ретировался, поглядывая на часы. До отхода моего поезда оставалось 20 минут. Но сколько я ни махал рукой на Невском проспекте, ни одно такси не останавливалось, и я, уже считая секунды, вскочил в троллейбус. И огляделся в поисках железного ящика кассы, куда, я помнил, нужно опустить пять копеек и оторвать билетик. Кассы не было. Ни впереди салона, ни сзади.
– Как же платить? – вырвалось у меня невольно. Все пассажиры повернулись ко мне, и я вспотел – все, влип! Не знаю, как платить в троллейбусе, вот так и горят западные шпионы в СССР – на ерунде!
– А нужно талоны покупать у водителя! Десять талонов – пятьдесят копеек! – назидательно сказала мне какая-то женщина. – А за пять-то копеек не проедешь!
В скрещении осуждающих взглядов, как вражеский самолет, пойманный прожекторами в блокадном ленинградском небе, я прошел по проходу к водителю, хватаясь за спасительную мысль выдать себя за приезжего из Баку или из Хабаровска. Протянул водителю 50 копеек: – Талоны, пожалуйста.
– Нету талонов, – ответил он через плечо, гоня троллейбус по Невскому в сторону Московского вокзала. – А как же платить?
Он не удостоил меня ответом, и я проехал до вокзала даром.
29
И вот поезд «Мурманск – Москва», вагон 9, купированный – четыре полки в купе. Я сижу на нижней полке, а рядом, за столиком у окна, два офицера-танкиста – сорокалетний майор и старлей лет двадцати трех. Едят пирожки с капустой, запивают пивом и балагурят «за Афганистан»:
– Уходили – были герои, там воевали – были герои, а вернулись – шиш без масла, никому не нужны! – горько говорил майор.
– Из нашего выпуска шестеро там остались – в Кандагаре, – сказал старлей. – Но лучше бы они в Чернобыле погибли, я так считаю, хотя бы на своей земле и за своих. Может, спасли бы кого…
Я сижу, как на иголках, потный и жду. Через минуту тронется поезд. То есть если меня вели ленинградские гэбэшники и собираются арестовать, то это случится сейчас, как только тронется поезд. Как только тронется поезд, я уже официально становлюсь нарушителем, это ясно. Вся делегация в Ленинграде, а я, иностранец, нелегально покинул город. И в чемодане у меня запрещенный фильм. Может, я везу его в американское посольство, может, резиденту ЦРУ или корреспонденту «Нью-Йорк тайме» Биллу Келлеру…
