Наверно, и до моего появления они сидели тут, как замороженные, не зная, как удрать от подвыпившего Роберта. А когда я появился, они вообще окаменели, ведь на моем лице сразу отразилось, что я принял их за проституток.
Теперь я попробовал исправить эту бестактность и тихо сказал им по-русски. – Вам помочь слинять отсюда?
Они обе вскинули на меня изумленно-обрадованные глаза.
– Ой! Вы говорите по-русски? – спросила Мария. У нее оказались замечательные серые глаза, серьезные и трепетно-радужные, как у гимназистки.
– Да, чуть-чуть…
– Вы что? Советский? – спросила Шура. На мой вкус, она была толста, полные белые плечи просто выпирали из тугого платья, но Роберт, кажется, не мог оторвать глаз именно от этих плеч.
– Бывший, – ответил я.
– Ой, вы знаете, мы просто в жуткой ситуации! – сказала Мария. – Про эту гостиницу была большая статья в последней «Юности». Что здесь сплошная коррупция – от дежурных по этажу до директора и швейцара!
– Швейцар берет с проституток по десятке за вход, а просто так никаких женщин не пускает, – подхватила Шура. – А рестораны закрыты мафией, у них тут по субботам всегда сабантуй. Но как это объяснить Роберту?
– Нам так стыдно за нашу страну! – добавила Мария. – Он приехал к нам как гость!
– Vadim, – вдруг ревниво сказал Роберт, наливая бренди себе и мне. – Они учительницы английского, они говорят по-английски.
– Но мой английский ужасен, – сказал я.
– Твоего английского хватит, чтобы велеть им выпить за дружбу! «На здоровья!» – произнес он по-русски и резко, с пьяной инерцией наклонился к Марии и Шуре, чтобы чокнуться синими. И, конечно, прилег плечом к шуриному плечу.
Но Шура высвободила плечо, и вообще учительницы пить не стали. А с немой мольбой глянули на меня.
– You know what, Robert? – сказал я. – Сейчас одиннадцать вечера, уже открылся валютный бар. Мы можем пригласить твоих дам туда. Им это может быть интересно: там музыка, молодежь…
– Мы не хотим в бар, – негромко сказала мне Мария по-русски. – Мы хотим домой.
– Оттуда вам легче смыться, – ответил я ей сквозь зубы. – Но мы не хотим его обидеть…
– Пошли! – уже оживился Роберт. – Ты уверен, что нас впустят?
Валютный бар, маленький и темный, был забит до отказа. Раскалывая стены, гремела музыка, под черным потолком крутился зеркальный шар, отбрасывая цветные пятна на густую толпу, которая совершенно непонятно как умудрялась танцевать в такой тесноте.
Заплатив швейцару сорок долларов за четыре билета, мы получили доступ к этому «храму». При этом билеты он, конечно, нам не дал, деньги легли в его собственный карман. Одновременно он с явным сомнением оглядел наших дам – они определенно не соответствовали женскому стандарту этого заведения. Но твердая валюта сильней принципов, и швейцар открыл перед нами дверь. Мы втиснулись в грохот музыки, тесноту тел, табачный дым и алкогольные пары. И тут же наткнулись на парней из нашей делегации – мужскую свиту Моники Брадшоу.
– Хай, Роберт! Хай, Вадим! – приветствовали они нас, танцуя (а точнее, топчась в тесноте) с тремя юными русскими девицами такой красоты, что меня даже оторопь взяла. – Роберт, если ты хочешь выпить, пробивайся к стойке. Все наши там! Вадим, где вы были весь день? Мы беспокоились о вас…
– Конечно, мы хотим выпить! – рявкнул Роберт и петухом врезался в тряскую танцующую массу.
Озираясь по сторонам, я двинулся за Робертом. Черт возьми, или я одичал в этой Америке за десять лет семейно-тюремной жизни, или… Мне показалось, что я никогда не видел сразу столько юных красоток. И самое главное – каждая из них была дико похожа на Аню, на ту Аню Муравину, которая вышла тогда из автобуса…
И только, присмотревшись, я увидел, что эти красотки все разные: тут были и длинноногие русалки с зелеными глазами и волосами до пояса, сексуально, как морские водоросли, шевелящие своими фигурами в такт музыке… и волоокие феи с личиками безгрешных ангелочков, с маленькими верткими попками и с губками, алыми от минета… и пышногрудые Кармен с глазами густой кинжальной синевы и с бедрами такой же кинжальной силы… и невинные Красные Шапочки… и трепетные Наташи Ростовы… и непорочные Аленушки из русских народных сказок… и школьницы с блядскими глазами… и великовозрастные бляди с глазами непорочных школьниц… И все-таки было в них что-то общее, что делало их всех похожих на мою Аню, как сестер…
Когда я, замешкавшись в этой танцующей массе, все же пробился к стойке бара, Роберт уже протягивал мне бокал с каким-то дринком. Я не глядя выпил его залпом, но это была какая-то слабая бурда, и я тут же, через чьи-то головы, протянул бармену пустой стакан.
– Двойную водку и не разбавляй! – сказал я ему по-русски.
– Vadim! Cool down [Вадим! Остынь]! – произнес рядом чей-то знакомый голос, и только тут я увидел, что почти вся стойка бара занята нашими – Дайана Тростер из Алабамы, Норман Берн из Флориды, Джон О'Хаген из Охайо, полковник Сэм Лозински, еще кто-то. Возле них терлись молоденькие проститутки, и, кажется, Норман и Джон были не против купить этим девочкам по дринку.
– Восемь долларов, – сказал мне бармен. Я бросил ему десятку, взял бокал и залпом выпил. Только теперь я перевел дух и смог снова смотреть на зал. Нет, конечно, моя Аня не была валютной девочкой. И все же… И все же в каждой из этих юных путан «Космоса» я видел именно ее – далекую, двадцатипятилетней давности Анну Муравину, какой она вышла тогда из автобуса на улице Эйзенштейна.
Впрочем, эти дивы были еще моложе, и, если бы тогда я выполнил Анину просьбу (Господи, в каком это было году?), любая из них могла бы быть нашей дочкой…
Господи, когда же это было?
Кажется, в 1973-м. Или в 74-м? Неважно. Хорошо помню, что это было 26 августа, Анин день рождения. Обычно на ее и мой дни рождения я старался уехать из Москвы в командировку и как можно дальше – в Сибирь, в Заполярье, в Среднюю Азию. Чтобы не сорваться, не ринуться к Анне с цветами и просьбой выйти за меня замуж. А из Сибири или из Заполярья я терзал ее идиотскими телеграммами, которые никто, кроме нее, не мог понять. Потому что в одной телеграмме, например, из Хабаровска было только два слова: «ТИЛИ-ТИЛИ». А продолжение приносили уже на следующий день, но и там было только два слова: «ТРАЛИ-ВАЛИ». И все. И никто, кроме Ани, не знал, что это просто начало детской песни, которую напевала Аня, когда мы с ней бродили по Москве и я читал ей лекции по русской литературе. А поскольку почтальон приносил эти телеграммы днем и не заставал Аню дома, то он отдавал их ее матери. Открыв телеграмму с текстом «ТРАЛИ-ВАЛИ», Анина мама спросила у почтальона: – Что это значит? Почтальон глянул в телеграмму и сказал: – Трали-вали, кошку драли! Ясно? От такого оскорбления Анина мать пришла в ярость и наорала на почтальона, чтобы он не смел приносить такие гадости…
Да, как бы враждебно и скандально мы ни расставались с Аней в очередной раз, мы поздравляли друг друга с днем рождения, и это была тонкая и почти символическая нить, которая связывала наши судьбы. Так подводная лодка, уходя в автономное плавание, выходит на радиосвязь только раз в полгода, и так астронавты, улетая на какую-нибудь планету в другой Галактике, смогут связываться с Землей только раз в году, когда наша Галактика будет определенным образом повернута во Вселенной.
