– Ты с ума сошел! – сказала Мира, жена Пети. – Откуда они возьмут лед?
– Что значит «откуда»? – удивился я. – Из холодильника.
– Вадим, не выпендривайся! – сказал Семен. – Ты все забыл! Если у нас в ресторане попросить лед, можно запросто получить от официанта по морде.
– Действительно, брось эти буржуазные штучки, – добавил Петя. – Пей так.
Я пристально посмотрел на них – разыгрывают, что ли? Но Петя уже выпил водку теплой, и Толстяк – тоже, и даже Мира. А уж Мира у нас всегда была светской дамой, пить водку теплой не в ее стиле.
– Слушай, Петя, – сказал я. – Ты же сегодня самый знаменитый в России режиссер! Неужели ты боишься попросить у официантки лед?
– Я не боюсь, но лучше не связываться… – сказал он смущенно.
Но я хорошо помнил, что Пете и раньше не хватало советской наглости, и потому сам повернулся к возникшей поодаль официантке:
– Девушка! Можно вас на минуту?
– Чего вам? – бросила она издали и через плечо. Ей было лет двадцать, хмурая брюнетка с высокой грудью и круглыми вишневыми глазами. Поверх белой кофточки и короткой, выше колен, юбки на ней был кружевной передник с большим карманом.
Я жестом позвал ее к нашему столику. Она приблизилась с явной неохотой, глядя на меня настороженно, как на классового врага.
– Как вас звать? – спросил я.
– Катя. А что? – сказала она с вызовом, демонстрируя, что никаких вольностей не допустит.
– А вы можете подойти поближе?
– Ну, могу… – она сделала еще два шага.
– А еще ближе? Пожалуйста!
– А в чем дело?
Тут я открыл свою заплечную сумку, в ней еще оставалось несколько сувениров из того набора, который я провез через таможню с помощью Роберта Макгроу. Не глядя, я вытащил из сумки две пачки колготок, коробочку женской косметики, набор фломастеров и пачку с женскими презервативами. И все это баснословное по советским стандартам богатство молча положил в большой карман ее передника.
– Ну зачем это? – покраснела официантка, не в силах отказаться от таких сокровищ.
– Дело в том, Катюша, – сказал я, – что я десять лет не был в России. Сегодня – мой первый день. А ты первая красивая русская девушка, которую я встретил. Но этот праздник души я не могу оскорбить теплой водкой, понимаешь?
– Но у нас нет холодной…
– А лед?
Она посмотрела мне в глаза, словно решая, что же я делаю – пытаюсь ее закадрить или действительно прошу только лед к водке?
– Пожалуйста! – сказал я. – Ради нашей встречи! – Она вздернула плечиком и пошла на кухню. Но было в ее походке уже что-то иное – не солдатский шаг советской официантки, а чисто женское покачивание бедрами.
– Ну, ты даешь! – сказала Мира. – Ты еще не забыл, как кадрить официанток?
– А в Америке ты себя тоссе так ведесс? – спросил Толстяк.
– Если бы в Америке я положил официантке в карман пачку презервативов, я бы точно схлопотал по морде, – сказал я.
– Старик, – сказал мне Семен. – Если тебе нужны в Москве колеса, я к твоим услугам. И, кстати, тебя ждет сюрприз – я езжу на твоей машине.
– То есть как это? – не понял я. 15 лет назад у одного отбывающего в эмиграцию еврея я купил его «Жигули». Машине уже тогда было три года, а, уезжая, я продал ее кому-то, но не Семену.
– Помнишь, ты продал ее одному узбеку с «Научфильма»? – сказал Семен. – Так вот, он через год купил себе еврейскую жену и уехал по израильской визе. А машина осталась его дочке. Но еще через год и она вышла замуж за еврея-отказника, и, представь себе, они тоже уехали! А машина перешла еще к кому-то. Короче говоря, оказалось, что твоя машина приносит удачу, и теперь на нее очередь. Я ее шестнадцатый владелец, пятнадцать предыдущих уехали! Авось, мне тоже повезет…
– Тебе – нет! – грубо сказал ему Толстяк.
– Почему? – спросил Семен, его большие голубые глаза потомственного раввина посмотрели на Толстяка с укоризной.
– Потому что те пятнадцать рессили уехать и уехали. А ты восемнадцать лет только говорисс, ссто ты завтра уезссаесс. Пари на коньяк, ссто ты будесс ездить на его массине до погромов!
– Неужели погромы все-таки будут? – спросил я, уводя разговор от больной для Семена темы. Действительно, 18 лет назад он первый среди моих знакомых сообщил мне «по секрету», что через месяц подает документы на эмиграцию. С тех пор из СССР уехало полмиллиона евреев, а Семен все подает документы «через месяц».
– Я нашел в своем почтовом ящике листовку-предупреждение: «Жиды, убирайтесь из России! В день крещения Руси мы устроим вам кровавую баню», – сказал Михаил. – Но праздник Крещения прошел, а погромов не было. Говорят, они перенесли погромы на 14 августа.
Тут из кухни появилась Катя с подносом на плече. На подносе стояла ваза со льдом, а рядом с вазой – запотевшая бутылка «Столичной». Вся наша компания дружно зааплодировала. А Катя поставила на наш столик вазу и бутылку «Столичной»
– Это вам от хозяина ресторана, – сказала она мне. – Он спрашивает, можно ли ему с вами поговорить?
– Конечно, можно!
Через минуту коренастый черноволосый мужчина лет тридцати пяти в джинсах, фартуке и при тяжелой золотой цепочке на шее подсел к нам за столик, и я тут же взял у него интервью. Он сказал:
– Рэкет? Ну, конечно, есть! Ко мне сюда два раза приходили с «пушками», забирали все деньги. Пришлось нанять охрану – вон, видишь, «шкафы» – И показал на двух высоких и широкоплечих парней, которые сидели за столиком возле двери на кухню.
– А если опять придут с «пушками», будет перестрелка?
– Нет, больше не придут.
– Почему ты так уверен? Я слышал, что Москва поделена между рэкетирами на районы, но дележка еще не кончена, мафии воюют друг с другом.
– Ко мне уже не придут. Мои ребята с ними договорились.
– То есть, ты платишь налог?
– Ну, конечно! Иначе меня бы уже не было в живых. А вообще, я скоро сваливаю на Запад. Вся семья давно там, а я десять лет сидел в отказе, потому что в армии служил в ракетных войсках поваром. Я им говорил в ОВИРе: ну, какие я знаю военные секреты? Я ваших ракет в глаза не видел, я на кухне кашу варил! Рецепт солдатской каши – тайна? А теперь они мне говорят «Извините, это была ошибка, ваша секретность снята». А десять лет жизни они у меня отняли.
– Смотрите, Рустам идет! – вдруг сказал Толстяк.
– Где? – резко повернулся я.
– Вон, за окном, выссел из Дома кино. Он ссе теперь народный депутат!
Я вскочил на подоконник, измазывая брюки в жуткой пыли, и заорал на всю Вторую Брестскую.
– Рустам! Руста-ам!
Рустам Ибрагимбеков – знаменитый советский драматург, автор трех дюжин популярных пьес и фильмов, секретарь Союза кинематографистов и член советского парламента – стоял перед Домом Кино в толпе среди каких-то людей с плакатами «Долой советско-фашистскую судебную систему» и «Вся власть-народу!» Близоруко щурясь, он оглянулся на мой крик, но не увидел меня издали. Тридцать пять лет назад мы с ним учились в одной школе, в параллельных классах и вместе удирали с уроков в кино на бельгийский фильм «Чайки умирают в гавани».
