– Nothing. Let's go! I'll tell you later. [Ничего. Пошли! Позже скажу]. Спасибо, лейтенант!
И я пошел за Горацием, унося в руке «Литературную газету» со статьей «Убийство журналиста».
15
– Мы ссивем, как в доме, у которого обвалились стены, – говорил Толстяк, беззубо произнося двойное «сс» вместо "ж", "ч" и "ш". – Стены рухнули, все квартиры продувает ветер, а мы продолжаем ссить, делая вид, ссто ниссего не слуссилось…
Я сидел со своими московскими друзьями-киношниками в маленьком кооперативном ресторанчике на Второй Брестской улице. За окнами был Дом кино. Там на каменных ступенях центрального входа стояла толпа с какими-то плакатами. Но я был так возбужден встречей со своими старыми друзьями, что даже не поинтересовался, по какому поводу там демонстрация. Ведь мы расстались одиннадцать лет назад, и тогда, в 78-м, в глухую пору брежневско-андроповского режима, казалось, что это расставание – навсегда. А когда через год советские войска вошли в Афганистан, я и мои московские друзья похоронили даже тайную надежду увидеть друг друга в этой жизни.
И вот они сидят передо мной! Толстяк, Семен, Петя, Эдуард, Мира и Михаил, который когда-то жил на Урале с женой Ларисой…
Мы поминутно трогаем друг друга за руки, за плечи, за колени, словно не можем поверить, что это не сон. Но, Господи, думаю я, как они постарели! Мужчины потеряли волосы и зубы, пережили инфаркты и разводы – черт возьми, ведь нам уже по пятьдесят! Пятьдесят!… А женщины располнели, и мне нужно сделать мысленное усилие, чтобы вычленить в их лицах и фигурах тех, прежних, молодых, с которыми мы когда-то голяком сигали из русской бани в обжигающий русский снег. Неужели это было со мной?
О чем мы говорим? Мы слышим друг друга и не слышим.
– Старик, мы очень изменились?
– Нет, для меня вы все те же…
– У нас теперь гласность – писси, ссто хоссесс, делай любое кино! Но никто не знает, ссто снимать. Все растерялись. Вссера я подписал на телевидении контракт на пятьдесят серий – «Ссто такое демократия». Но как это писать?…
– Ты же помнишь, как мы раньше работали: лишь бы пробить сквозь цензуру хоть пять процентов правды! И народ валил в кино! А теперь все читают газеты, там вся правда. А в кино им теперь подавай только секс – ничего больше! Вот Петя сделал фильм про валютную проститутку, на это народ валом идет!
– Братцы, ну его на х… – это кино! Давайте выпьем за встречу!
– Миша, – говорю я Михаилу, – когда ты переехал в Москву?
– Шесть лет назад, пригласили на Центральное телевидение. – А Лариса с тобой?
– Конечно! Мы ждем тебя вечером.
– Вадим, послуссай! Как ты думаесс, фильм «Ссестьдесят анекдотов из эпохи Бресснева» моссет пойти на Западе?
– Гениальная идея! – говорю я, – А что у тебя с зубами?
– Слуссай, вот один анекдот: Мусс приходит домой с бутылкой водки и пряссет ее в туалете…
– Заткнись, Толстяк, со своими анекдотами! – кричат сбоку. – Давайте выпьем! Вадим, а ты слыхал, что вся гласность началась с нас? Это мы на съезде кинематографистов устроили первый демократический переворот и разгромили все министерское кино! И, кстати, твоего «друга» Павлаша просто выгнали!
– Лева, – говорю я Толстяку – Сколько у вас стоит поставить зубы? Пару тысяч рублей? Но ведь это всего сто долларов! Я дам тебе сто долларов…
– Перестань! – отмахивается он. – У меня есть деньги – я завтра полуссаю аванс…
– Вадим, – перебивает Семен, – а ты знаешь, что первый в Москве вечер в честь дня рождения Солженицына был у нас, в Доме кино?!
– Петя, посситай ему письма сскольниц о твоем фильме! Ну, посситай, сего тебе стоит! – Толстяк достает из кармана газетную страницу и читает сам: – «Поссему я буду проституткой. Письмо уссеницы восьмого класса. Дорогая редакция! Сегодня я в ссетвертый раз посмотрела фильм „Интердевосска“ и хоссу сказать вот ссто. Хотя в этом фильме нас пугают, ссто если стать проституткой, то моссно разбиться на массине „Волва“, то лиссно я такой смерти не боюсь. Луссе умереть в своей „Волве“, чем в Ссернобыле или в Сумгаите. И вообссе, проститутка – это единственная в нассей стране профессия, которая не помогает коммунистиссеской мафии править страной. Конессно, и проститутки платят налоги – ссвейцарам в гостиницах, сутенерам и рэкетирам. Это оссень правильно показано в кино. Но на эти деньги никто не вторгается в Афганистан, не унисстоссает Байкал и не строит дасси для генералов. А налоги от всех других профессий идут прямо в Кремль, и на них ссивутвсе партийные нассальники. Но я не хоссу кормить их своим трудом. Поэтому я твердо рессила стать валютной проституткой. В насеем классе все девосски со мной согласны, только не у всех внессность подходяссая. С приветом, Галя Н.» Ну? – Толстяк аккуратно сложил газеты. – Теперь ты видиссь, ссто ты был неправ? Твой фильм назывался «Зима бесконессна», а она не бесконессна, она была всего 72 года!
– Братцы, – говорю я, хмелея. – А может быть, где-нибудь в Госфильмофонде чудом уцелела копия моего фильма? А?
– Спроси у Эдуарда. Эд, ты же председатель комиссии по реабилитации фильмов. Скажи ему.
Эд действительно стал большим боссом в Союзе кинематографистов, особенно после того, как его комиссия вырвала из небытия несколько дюжин картин, запрещенных цензурой, в том числе широко известный теперь на Западе фильм «Комиссар».
– Вадим, – говорит мне Эд со вздохом – Я знаю, что это больно, но… Мы нашли 12 фильмов, запрещенных при Хрущеве и Брежневе. И даже два фильма, запрещенных еще при Сталине. Но твоего фильма нет, они его просто смыли. Вот, я взял, чтоб тебе показать… – И он достал из кармана какой-то конверт.
– Что это? – спросил я. – Это о твоем фильме. Читай.
Я открыл конверт и вытащил сложенный вчетверо бланк рязанской фабрики по производству кинопленки. На бланке было напечатано крупным шрифтом советской пишущей машинки «Москва»:
АКТ No12/457
Согласно приказу Министра кинематографии тов. Павлаша Б.В., 9 января 1979 года весь видео– и звуковой материал фильма «Зима бесконечна» производства ленинградской киностудии «Ленфильм» был подвергнут обработке на регенерацию серебра. В результате этой обработки было получено 479 кг целлофана и 320,7 грамма серебра, которые оприходованы кинофабрикой. Директор фабрики Колядный Р.З
Главный технолог Годунов И.П
Бухгалтер фабрики Сиротина О.П
Я читал этот документ, и последние капли надежды, которую я лелеял одиннадцать лет эмиграции, испарились в моей душе. Мне стало пусто и горько, как женщине после аборта.
– Н-да… – сказал я. – Где я был 9 января 79 года? В Италии я был, вот где! В Рождество заработал на мойке машин семьсот тысяч лир и поехал смотреть Венецию и Капри. А в это время… Фильм стоит два года жизни, а осталось триста граммов серебра. Ладно, давайте выпьем! Но почему водка теплая? Пусть нам принесут лед.
