Я внутренне улыбнулся. Уж где-где, а в ОБХСС знают об этом действительно, не зря даже себя страхуют от взяточничества – следователи здесь не имеют отдельных кабинетов, а сидят в комнатах по двое или трое, чтобы предостеречь друг друга от взяток. Как будто нет других мест, где можно получить в лапу солидный куш от махинаторов и подпольных воротил?! Откуда тогда у обэхээсников отличные импортные костюмы, итальянская обувь, болгарские дубленки и дефицитные продовольственные деликатесы? Контролируя все сферы потребления, сотрудники ОБХСС сами стали элитной кастой сытых, элегантно одетых ревизоров, обладающих вальяжной походкой и статью респектабельных спецов. Тем контрастней была на их фоне матерящаяся Маленина, сторонница военной группировки Устинова, пренебрегающая взяточничеством и воровством благодаря генеральским пайкам своего мужа.
– Но это все лирика и пиздеж. А тебя интересует конкретно, что я могу для тебя сделать. Две акции. И не столько для тебя, сколько для себя. Я к этому Аптечному Управлению давно подбираюсь. Я в Госарбитраже нашла кипу жалоб Сануправления Министерства Обороны, что военные госпитали получают партии наркотиков с крупными невложениями ампул. В каждой упаковке – бой, три-пять ампул разбиты. Поди проверь – разбились по дороге или с самого начала в упаковку сунули битое стекло. Что я сделала? Внедрила своих людей на фармацевтические фабрики, но они мне сигналят, что упаковщицы на фабриках этого делать не могут физически – все на виду. Выходит, надо делать ревизию центральных складов, а мне не дают: мол, нельзя прервать снабжение больниц лекарствами. Но теперь я их поимею вот этими двумя ампулами. Сейчас же закрою на ревизию все центральные склады. А вот с этим гробом – когда ты будешь точно знать, был гроб с наркотиками или нет? Если был, я смогу тряхнуть Среднюю Азию.
– Два человека из МУРа сидят в Баку со вчерашнего дня. Но сейчас они заняты другим, а гробом займутся на днях – завтра, послезавтра.
– Надо же, придумали, паскуды, – наркотики в цинковый гроб запаять! – восхитилась Маленина. – Между прочим, это я добилась, чтобы хоть в крупных аэропортах были собаки, натасканные на наркотики. А то раньше вообще в открытую возили и гашиш и опиум, просто в чемоданах. Но и теперь находят выход – воском заливают брикеты анаши или чеки с опиумом, суют в соты или в мед и – пожалуйста, ни одна собака запах не берет. Представляешь?
Я похолодел. Всего два часа назад, на Курском вокзале, в вагоне Долго-Сабурова я видел бочонок «горно-алтайского» меда, а до того, позавчера в квартире того же Долго-Сабурова, в холодильнике – еще ведерко с таким же «медом». И – кретин стоеросовый! – поверил этому «племяннику» в его больную печень!
Видимо, я так побледнел, что Маленина спросила:
– Что с тобой?
– Нет, ничего… – сказал я хрипло. – Я вспомнил, у меня срочное дело.
10 часов 20 минут утра
Я выскочил от Малениной и почти бегом пересек тротуар к своей черной «Волге». Рывком открыл дверь, плюхнулся на переднее сидение рядом с водителем:
– Смоленская-Сенная, к кинотеатру «Стрела»! Быстрей!
Да, говоря попросту, меня провели, как профана. Дважды держать в руках ведра с медом-опиумом и не проткнуть эти соты хотя бы вилкой! А теперь – «Вперед, Сережа! Жми на газ!». Как же, будет тебя ждать этот племянник бриллиантовой старухи…
Тем не менее я открываю портфель, вытаскиваю папку с бланками чуть ли не на все случаи жизни – тут и постановление об аресте, и ордера на обыск, и еще всяческие формы и формуляры – и наспех заполняю «Постановление об обыске в квартире гр-на Долго-Сабурова по адресу Смоленская-Сенная, дом 23/25, кв. 17». Теперь мне нужны понятые. При всем том, что этот обыск, как и предыдущий, далеко не законный, поскольку мы еще не можем предъявить Долго-Сабурову никаких обвинений, я все же не могу нарушать закон на каждом шагу, и хотя бы в чем-то обязан соблюдать форму.
– Тормозни у райвоенкомата, – киваю я Сереже на угловой кирпичный дом неподалеку от «Стрелы». Здесь, у подъезда, толкутся бритоголовые новобранцы, я забегаю к дежурному, тычу ему свое удостоверение прокуратуры и говорю: «Срочно мне двух понятых! Любых! В секунду!». То ли мой тон производит впечатление, то ли книжка, но он безропотно выкликивает:
– Захарьев! Купала!
И два молоденьких сержанта – Захарьев и Купала – поступают в мое распоряжение, садятся в «Волгу».
– Пошел! – тут же командую я Сереже, и машина срывается с места.
Сержанты, молоденькие мальчишки, видимо, сразу после сержантской школы, с любопытством озираются, спрашивают:
– А куда едем? Далеко?
Но не проехав и ста метров, машина тормозит, я приказываю:
– За мной! Быстро!
Лифт, как на зло, занят грузчиками мебели – кто-то из жильцов дома завозит новый мебельный гарнитур.
Чертыхаясь, бегу на восьмой этаж, чувствую, что сердце сейчас выскочит из груди, и на площадке седьмого этажа под выжидающими взглядами молоденьких сержантов перевожу дыхание. Наконец – восьмой этаж, дверь долго-сабуровской квартиры, я нажимаю на звонок, сержанты по всем правилам милицейской науки становятся у стенки по обе стороны двери. Но никто, конечно, не отвечает. Я жму звонок еще и еще раз, но – без толку, только в соседней квартире на секунду высветляется звонок, но тут же и гаснет.
Роюсь в портфеле, вынимаю перочинный нож и, уже не цацкаясь, самым варварским способом ковыряю дверь, отжимаю замок. Уже первого взгляда на квартиру достаточно, чтобы понять: Долго-Сабурова мы вспугнули всерьез. В квартире нет импортной звуковой аппаратуры, нет цветного телевизора, нет западных журналов с голыми бабами и даже самиздатовской копии «Москва – Петушки».
Я напрямую иду на кухню, открываю холодильник. Конечно же, никакого меда нет, это ясно. Под недоумевающими взглядами сержантов я с досадой пинаю ногой ящик с узбекским виноградом – тот самый виноград, который был утром в поезде, – сажусь за стол и барабаню пальцами. Нужно успокоиться. Что, собственно, произошло? Проводник Долго-Сабуров занимается незаконной перевозкой наркотиков – это еще нужно доказать, но допустим. Допустим, он действительно возит опиум из Средней Азии в Москву – какое это имеет отношение к Белкину? К Акееву? К Генералу? К убийству старухи Долго-Сабуровой? Если у него нет алиби – он был в рейсе, когда ее убили, если мы его упустили с этим медом-опиумом, он чист. Он чист. И все-таки… очень уж сильно он испугался, слишком сильно – как перед бегством или арестом кинулся ликвидировать ценные вещи. Что он первым делом избавился от наркотиков, в этом я не сомневался, еще когда гнал Сережу по Садовому кольцу, но была все-таки надежда застать его дома, хотя бы застать дома и на всякий случай отправить на пару дней в КПЗ. Теперь, глядя на эту наполовину опустевшую квартиру с разбросанными вещами и следами явной спешки, я понял: этот «племянник» обвел меня буквально на мякине – на воске! – и ускользнул.
Я встал, прошел в спальню к телефону, и уже протянул руку к трубке, как вдруг телефон зазвонил сам. Я замер. Брать трубку или не брать? Звонит ли это сам Долго-Сабуров, проверяя, нагрянули ли мы с повторным обыском, или кто-то звонит этому Долго-Сабурову? Как быть? Любопытство пересилило, я снял трубку после четвертого гудка, промычал невнятно, будто спросонья:
