– Что ж ты, понимаешь, мэру Москвы подарил машину, а нам не подарил? – сказал маршал.
– You mean: to you personaly or to your president? (Вы имеете в виду: вам персонально или президенту?), – уточнил Винсент.
– Ю Мин – Ху Ин! – передразнил маршал, открыл высокую дубовую дверь, заглянул в нее, потом кивнул Винсенту: – Заходи.
Неужели придется и президенту дарить «порше»? Винсент почувствовал, как он непроизвольно сделал полный вдох, словно перед прыжком в воду. И, машинально поправив галстук, шагнул в дверь президентских покоев.
Но за дверями не оказалось никакой особой помпезности.
Неяркий свет торшеров, дорогая старинная мебель, плотные шторы на окнах и большой телевизор чуть в стороне от камина. По телевизору опять выступал президент – точно такое же обвисло-алебастровое лицо и странно-стеклянные глаза, как и в том выступлении, которое видел Винсент чуть ли не в первый день своего приезда в Россию.
– Наши общие задачи – укрепление демократии и подъем экономики… – говорил президент по телевизору.
Винсент в недоумении остановился: зачем его привезли сюда, если президент в это время на телестудии?
Неожиданно звук на экране пропал, только губы президента продолжали шевелиться, как у куклы из папье-маше. Зато из глубокого, с высокой спинкой кресла напротив телевизора мужской и удивительно знакомый голос спросил:
– Значит, тебе, понимаешь, не нравится мое выступление?
Винсент наконец сообразил, что это и есть президент – просто он смотрит видеокассету со своим собственным выступлением.
– Папа, пусть человек зайдет, освоится, – сказал женский голос, и тут же из второго кресла несколько тяжело и неловко поднялась молодая, лет тридцати пяти женщина с крупным, как у президента, лицом и с животом последних дней беременности: – Здравствуйте. Come in, please. Mister…
– Vincent Ferrano, – представился Винсент и шагнул вперед, поскольку президент, сидевший к нему спиной, протягивал ему руку, не вставая из кресла. Он был одет по-домашнему – в темную шерстяную рубашку и светлый вязаный свитер, джинсы и шерстяные носки. Пожав руку президенту («Good evening, Mister President! Good evening, Madam!»), Винсент успел отметить, что пожатие президента было крепким, как у хорошего теннисиста, и что вообще президент выглядит куда лучше, чем по телевизору.
– Take a seat, – показала на кресло дочь президента, у нее был неплохой, но явно от британских учителей английский. – What do you want for a drink? (Что вы будете пить?)
– Oh, nothing, don't bother… (О, ничего, не беспокойтесь.)
– Что он говорит? – нетерпеливо, как ребенок, спросил президент.
– Ничего, папа, мы еще не начали разговор.
– Почему? Спроси: чем ему не нравится мое выступление?
– Well… – сказал Винсент, не ожидая перевода. -I think it's obvious. First of all you look mach better in real then on a screen. But it should be at least equal…
– Ему не нравится, как ты выглядишь на экране, – перевела дочь президенту. – Он считает, что в жизни ты куда лучше.
– Еще бы! – сказал президент. – При Сталине этих засранцев за такую съемку живо бы к стенке поставили! Сделали из меня Мао Цзедуна, понимаешь!
– Папа! – укоризненно сказала дочь.
– Ладно. Это было во-первых. А что еще? – требовательно сказал президент Винсенту.
– Sir, have you ever heard about election campaign' experts? (Сэр, вы когда-нибудь слышали о специалистах по избирательным кампаниям?) – спросил Винсент.
– No, we don't. Tell us (Нет. Расскажите)., – ответила вместо отца дочь, и Винсент вдруг ощутил, что это и есть то, из-за чего его сюда позвали, и что дочь президента присутствует здесь не только в качестве переводчицы – в ее тоне вдруг приоткрылись твердость и властность наследственного лидера.
– О'кей, – сказал Винсент. – Как я уже говорил моим русским партнерам, военное положение вводить нельзя – это дверь к перевороту. Потому что военные хуже рэкетиров: рэкетиры берут двадцать процентов, во всяком случае – в моей стране, а военные берут все. Это закон истории, с этим не нужно спорить. И вся ваша экономика рухнет, как при любом путче, и мой бизнес сгорит, и мне придется бежать отсюда, да и вам тоже. Поэтому у меня есть только один шанс спасти тут свой бизнес – помочь вам выиграть выборы. Но извините меня, мистер Президент, вы не можете выиграть их такими речами! – он кивнул на телеэкран и вытер платком вспотевшую шею: он впервые в жизни читал нравоучения президентам, и к тому же видел как по мере его лекции темнело и тяжелело лицо русского президента. Но отступать было некуда, и он продолжил: – Говорят, ваши помощники звонят менеджерам заводов и приказывают им заставить рабочих голосовать за вас. Это правда, мадам?
– Более или менее… – вынужденно подтвердила дочь президента.
– Но это нонсенс! Из этого ничего не выйдет! По приказу нельзя ввести демократию даже в Китае! Демократия – это как ваша беременность, мадам, она не может быть частичной! Если вы начали играть в демократию, вы должны и выиграть по правилам демократии! Вы должны вести избирательную кампанию, как Рональд Рейган или хотя бы как Клинтон – ездить по всей стране и иметь за спиной команду экспертов этого дела! Вы когда-нибудь слышали про «фокус-группы»? Вы знаете, что думают про вас избиратели в сибирской деревне? Well, я не специалист, но я выбирал уже восемь наших президентов и могу сказать: ни один из них не выиграл бы без команды профессионалов. Эти эксперты стоят тех денег, которые им платят: они знают, как строить рекламную кампанию, где и когда выступать, что говорить людям и что не говорить им никогда. Это их профессия. Попросите Клинтона, пусть он пришлет вам свою команду. Или, если хотите, я их вам сам привезу. Они научат ваших людей, как вести этот бизнес. Я не откажусь от чашки чая, мадам…
– О, конечно. Секунду. Папа, ты будешь чай?
Президент мрачно кивнул, его дочь нажала кнопку телефонного селектора:
– Три чая.
В наступившей паузе Винсент изможденно утирал лицо и шею, а президент смотрел на него в упор немигающими глазами. Его пухлые губы были обиженно надуты, как у ребенка, но взгляд был тяжелым и жестким.
– Уже пятый иностранец, папа, твердит нам про этих экспертов, – негромко сказала дочь президента. – Коль, Миттеран, Мейджор…
Открылась дверь, солдат в белом переднике внес поднос с печеньем и чаем.
– Ты храбрый мужик, – вдруг усмехнулся президент, глядя на Винсента.
– You are a brave man, – перевела дочь.
– Спасибо. Я только пытаюсь спасти свой бизнес.
Солдат поставил поднос на журнальный столик и вышел.
Президент снял трубку с красного телефона, стоявшего на тумбочке возле его кресла.
– Билла Клинтона, – сказал он.
Винсент непроизвольно посмотрел на часы. В Москве было 11 вечера, а в Вашингтоне, следовательно, три часа дня.
