Захаров расхохотался:
— Ну, идиоты! Один шанс на пять тысяч, а они!..
— Да это ж Би-би-си, англичане! — сказал Притульский. — Они всегда америкашек подначивают.
Между тем наша милицейская «Волга» уверенно катила вперед, даже не притормаживая на перекрестках. Белоконь включил мигалки на крыше машины и по радиотелефону оповещал посты охраны шоссе: «Я восьмой! Я восьмой! Прохожу семнадцатый километр. Пароль „Зарница“! Пароль „Зарница“! „Восьмой, вас понял“, — отвечали ему и еще издали давали „зеленую волну“.
Опять поворот, лесная дорога, гладенькая, как шоссе, потом — указатель «Барвиха» и — закрытый милицейский шлагбаум, два солдата-автоматчика стоят, как попки. Белоконь выключил радио. «Ну, мать, ты и попала!» — подумала я про себя, потому что барвихинские дачи — это уже сливки из сливок, только члены Политбюро.
Дюжий майор вышел из караулки, медленно подошел к машине. Белоконь опустил ветровое стекло. Они не произнесли ни слова — только посмотрели друг другу в глаза. Майор кивнул, вернулся в караулку и поднял шлагбаум. Мы медленно проехали. Снова пустая, но освещенная лесная дорога, вдоль обеих ее сторон густая, словно натянутая на проволоку, зеленая стена лесопосадки, и знаки «Скорость — 20 км/час». И снова — через два километра — шлагбаум.
Но при нашем приближении он уже предупредительно поднялся…
И только когда мы миновали третий шлагбаум, Захаров и Притульский вдруг крепко схватили меня за локти, один из них тут же сунул мне в рот кляп, а второй ловко защелкнул наручники на моих запястьях. Я ошалело задергалась, но Белоконь уже остановил машину перед большой двухэтажной и полуосвещенной дачей, стоящей в густом окружении высоченных сосен.
И в тот же миг, когда «Волга» остановилась, на даче погас весь свет, словно нас ждали. В полной тишине Захаров и Притульский быстро протащили меня от машины к боковой двери дачи. Я увидела лишь, как сквозь сосны блеснула лунная дорожка на темном зеркале реки… Белоконь не вышел из машины. Захаров и Притульский втолкнули меня в двери дачи, там какие-то сильные мужские руки стальной хваткой сжали мне локти с обеих сторон и уверенно повели куда-то в глубь дома. За спиной я услышала, как машина Белоконя, прошуршав по гравию дорожки, укатила.
Тут меня втолкнули в какую-то темную комнату, которая вдруг мягко дернулась и поплыла по воздуху, и я увидела, что это подвесная кабина со стеклянными стенами и что мы медленно спускаемся к реке — над пляжем, потом бетонными сваями, отгородившими кусок реки у самого берега, — прямо на палубу большой темной и безлюдной яхты. Мягкий толчок, остановка, мои стражи вытаскивают меня, проводят по палубе, вталкивают в какую-то дверь, тащат по коридору и…
Яркий свет ослепляет глаза. Первое, что я вижу, подняв веки, — роскошный персидский ковер под ногами. Потом — рояль, принайтованный к полу, прекрасную современную мебель, отделанные под дуб стены огромной кают-компании, а на стенах фотографии Горячевых с дочкой, двумя внуками, снова с дочкой и — с главами чуть ли не всех правительств мира: с Рональдом и Нэнси Рейган, с Маргарет Тэтчер, с Колем, с Миттераном…
Еще ничего не соображая, я повела глазами по этой каюте и увидела… ту самую — с воловьими глазами и фотографическим взглядом — домработницу Зину, которая работает на даче Горячевых на Ленинских горах.
Теперь она сидела в кресле, хозяйски забросив ногу на ногу, в кожаных офицерских сапогах и в черном спортивном костюме, который плотно обтягивал ее крепкую фигуру. Гладкие темные волосы все так же зачесаны в узел, и лицо круглое, крестьянское, но во взгляде уже напрочь нет ничего медлительно-воловьего, а наоборот — взгляд острый, прищуренный, рысий, отчего все лицо сразу потеряло простецкость, а стало волевым, умным, значительным. И я тут же поняла, как они узнали, что Стефания Грилл — гадалка и приехала к Ларисе. А самое главное, я поняла, что имел в виду Белоконь, когда в «Матросской тишине» сказал, что я буду пенять сама на себя. От глаз этой Зины пощады ждать не приходилось. И она сразу подтвердила эту догадку.
— Поставьте ее на колени… — сказала она негромко двум парням, которые притащили меня сюда.
Сильный удар под колени подрубил мне ноги, и я просто рухнула на пол лицом вниз, в ковер. При этом рукам, стянутым за спиной наручниками, стало так больно, что я в немом вскрике даже вытолкнула изо рта тряпичный кляп. Один из парней нагнулся было, чтобы сунуть мне кляп обратно, но Зина жестом остановила его:
— Не нужно. Пусть орет, если захочет. Идите…
Парни подняли меня за шкирку, поставили на ноги и вышли.
— Так, — сказала Зина деловито. — Как видишь, это яхта Горячевых. И дача тоже ихняя. Так что здесь тебя никто искать не будет — сама понимаешь. И орать тут можешь сколько угодно — никто не услышит. Но у меня ты долго не поорешь, это я гарантирую. А главное…
Она встала и мягким кошачье-каратистским шагом неслышно прошагала по ковру, молча уселась передо мной, по-японски поджав ноги под себя, и приблизила ко мне свои рысьи глаза.
— Ты… ты хочешь когда-нибудь иметь ребенка? Да или нет? Отвечай!
Нет, она не повысила голос при этом, ничуть. Но была в самой ее интонации, в тоне такая сила и властность, что я ответила.
— Так вот. Если ты сейчас же не расколешься, у тебя не будет детей. Никогда…
Я молчала. Она медленно — так медленно, как змея ползет по песку, — повела свою правую руку вперед, ко мне под юбку. И сказала тем же спокойным тоном:
— Сейчас я вырву тебе матку. Без наркоза… Ну?!
Это «ну» прозвучало позже, чем я ощутила резкий, как выстрел, удар ее коротких ногтей по моему животу и характерный треск лопнувшей материи — моих колготок и трусов. А вторая рука ее уже захватила мою голову жестким болевым приемом-замком и рванула так, что я брякнулась перед ней на спину, как подопытный кролик. Нет, таким приемам нас не учили даже в Воронежской академии!
— У нас все готово, понимаешь? — тихо сказала Зина, зажав мою голову под локтем. — Тысячи людей ждут сигнала, чтобы убрать Михаила и Лариску и спасти страну. И если ради этого нужно вырвать какую-то матку…
«Так вот почему нам давали „зеленую улицу“ на Рублевском шоссе», — успела подумать я и тут же ощутила, как там, внизу моего оголенного живота холодная, жесткая и сильная Зинина рука медленно, очень медленно, но неотвратимо поползла вниз. И дремучий ужас, крик всех моих праматерей и всех моих еще не рожденных детей, которые жили в моих снах и в моих генах, возопил в моей душе.
— Ну? — мягко повторила Зина, глядя мне в глаза.
— Я… я все скажу… — выдохнула я. И утвердительно дернула головой.
День пятый, шестой и седьмой
Вторник, среда и четверг 13, 14, 15 сентября 1988 года
32
Хроника международных событий
(по сообщениям ТАСС, АПН и других телеграфных агентств)
