Глухой и хрипловатый голос сменил напористого Ройтмана.
«— Знаете, — сказал этот голос, — однажды ко мне в квартиру позвонили. Я открыл дверь, увидел — стоит высокий худой подросток. „Вы Заманский?“ „Да“, — говорю. „Я, — говорит, — слышал про вас по „Голосу Америки“. Они сказали, что вы диссидент. А раз вы диссидент, значит, у вас есть Бердяев, Ключевский и другие книги, которые я должен прочесть. Не бойтесь, я вас не выдам даже под пыткой“. Вот так мы познакомились. Но Саша очень скупо рассказывал о своих отношениях с родителями, и у меня было ощущение, что он их стыдится. Знаю только, что они несколько раз приезжали за ним в Саратов, уговаривали его вернуться в Москву, но не уговорили. Больше того, все деньги, которые они присылали ему в Саратов, он отсылал им обратно и жил со своим слепым дедом на крохотную пенсию деда по инвалидности — 37 рублей в месяц. Ну как можно прожить на 37 рублей? Саша в Саратове сразу начал работать — давал уроки английского, физики, и не только своим сверстникам, но и старшим ребятам. А в четырнадцать лет он вообще ушел из школы и работал кем придется — лаборантом, носильщиком на вокзале, собачьим парикмахером — кем хотите! И занимался самообразованием…»
Я стояла на кухне у выключенного чайника и слушала как завороженная, даже забыв про кофе. Нет, не зря, оказывается, я влюбилась в этого Сашу чуть ли не с первого взгляда! В 15 лет он экстерном сдал все экзамены за среднюю школу и получил аттестат зрелости. А в шестнадцать его уже арестовали за самиздат, и прямо в следственной тюрьме он занялся изучением медицины и развил в себе способности лечить людей биополем, руками…
«— Понимаете, в лагере нас практически морили голодом, — рассказывал по радио еще один Сашин знакомый. — Вы не представляете, до чего там доходит! Мы по мусоркам каждый день шарили в поисках картофельных очисток и рыбьей шелухи. Да… И там, знаете, в каждом человеке как бы заостряется самое главное. Кто он? Может он за подачку опера донести, предать соседа по нарам? Или нет… Так вот, в Саше там как бы заострилась его какая-то наследственная интеллигентность. Уголовники даже прозвали его Чеховым… Ну, вы понимаете, какая в лагере санчасть — у фельдшера зеленки не допросишься, даже если ты уже весь чирьями пошел…»
Я поймала себя на том, что слушаю, невольно кивая головой. Да, все правда, я-то бывала в наших лагерях. И в Сибири, и на Урале, и на Украине. Допрашивала уголовников по прошлым делам и принимала участие в поисках беглых. Поэтому все, что рассказывали эти бывшие зеки, для меня не было новостью. Я могла бы кое-что и прибавить к их рассказам. Когда в стране и нормальным людям, и даже детям не хватает продуктов, то кто в такой ситуации думает о питании осужденных преступников!
Лагерь — это не курорт! Пусть работают, пусть вкалывают, пусть выполняют план и тем самым искупают свою вину перед народом!..
Но то, что Саша — мой Саша! — полтора года был в таком лагере, спал на сырых нарах бок о бок с бандитами и педерастами, вкалывал по двенадцать часов в сутки возле гигантских клееварочных чанов и постоянно дышал этой отравой (им не только респираторов, но даже матерчатых повязок не выдают!), а потом еще рылся в мусорной яме возле лагерной кухни в поисках картофельной шелухи — это наполняло мне глаза слезами. Радио рассказывало о том, какой Саша был герой — своими волшебными руками лечил зеков от чирьев, экземы, гипертонии, водянки и всем внушал, что каждый может развить в себе способность лечить биополем… а я видела перед собой совсем другое: промороженную сибирскую тундру в районе Салехарда, зеков с кайлами, долбящих в этой мерзлоте геологические шурфы, и — Сашу среди них! Сашу с распухшими «волшебными» руками, покрасневшими глазами и хриплым кашлем, вырывающимся из его узкой груди. Да, при повторном сроке у нас не жалеют — загонят туда, откуда здоровым не вернешься, уж я-то это точно знаю, я сама такие срока оформляла…
Но как же быть? Как мне помочь ему, как вытащить?
Я сама не заметила, как забегала по кухне, словно тигрица в клетке. Черт возьми, как некстати я довела Горячеву до бешенства! И мальчика — такого мальчика! — подвела под монастырь! То есть он бы и без меня угодил в тюрьму со своими демократами, но если бы я была в фаворе у Горячевых, разве я не вытащила бы его из любой тюряги? А теперь… Но я буду носить ему передачи! Да! Да, я поеду за ним — куда бы они его ни заслали! Я поеду в Сибирь, в Казахстан, на Колыму! Все равно мне в Полтаве уже ничего не светит!
Я поселюсь возле лагеря, устроюсь на любую работу и буду носить Саше передачи, и буду писать за него ходатайства в Верховный суд!..
Но почему нужно ждать до лагеря? Почему я не могу принести ему передачу сейчас — в следственную тюрьму? Конечно! Идиотка, это же так просто!
Я подскочила к книжным полкам, поискала глазами и тут же нашла длинный ряд из двенадцати маленьких светло-коричневых томиков подарочного издания Пушкина — каждый томик был в аккуратной картонной коробочке, как в футляре. Я лихорадочно сняла шестой том, вытащила книжку из коробки, открыла. В книге был конверт, в конверте — деньги. Не так уж много — всего сто двадцать рублей. Нежирно вы живете, майор Гольдин, сразу видно, что взяток не берете, да и с кого вам брать?! Не с Ларисы же Горячевой! Но на передачу мне хватит. А теперь самое главное: найти, в какой Саша тюрьме.
Я сняла телефонную трубку и опять — который раз за сегодня! — набрала «02». В конце концов не мог же Власов по всем отделениям милиции разослать приказ о разжаловании старшего лейтенанта Анны Ковиной и увольнении ее из милиции! Это не так делается, его приказ ушел только в Полтаву…
— Алло, — сказала я в трубку деловым тоном, — это старший лейтенант Ковина, следователь Полтавского угро. Площадь Революции — это у нас в Москве к какому району относится?
— К Свердловскому… — ответила милицейская телефонистка.
— Тогда мне дежурного по Свердловскому району.
— Соединяю.
И в трубке почти тотчас прозвучал мужской голос:
— Милиция. Старший лейтенант Курчаткин слушает.
— Добрый вечер, товарищ Курчаткин. Это следователь Ковина из Полтавского угро. Не в службу, а в дружбу — не окажете ли услугу?
— А что такое? — настороженно спросил голос.
— Да вот у нас ЧП, понимаете. Гоняемся в Полтаве за вооруженной бандой и вышли на одну наводку. И я по этой наводке прилетела в Москву допросить одного человека. Но надо же случиться такому совпадению — оказывается, его как раз сегодня замели в вашем районе, на площади Революции. Чижевский Александр. Не глянете, где он под следствием содержится, а, милый?
— Мы таких справок по телефону не даем…
— Да я знаю! Знаю! Мы в Полтаве тоже таких справок не даем. Но мне его допросить надо срочно! Выручи, старлей!
— А вы что — порядка не знаете? Езжайте на Петровку, к дежурному по городу.
— Да некогда же мне, милый! На Петровке пока заявку оформишь, пока прождешь…
— Ничем не могу помочь, извините.
И — отбой.
