— Нет, как раз домой не нужно, — вдруг усмехнулся он и бросил взгляд на ручные часы. — А вот к Речному вокзалу…
Через десять минут мы выезжали из больницы. Монахов перед выездом позвонил кому-то, коротко сказал: «Я успеваю, встретимся там!» — и теперь сидел рядом со мной, держа в коленях рюкзак и спиннинг. Я сидела за рулем длинного белого вэна с надписями на носу и вдоль дверей: «НЕОТЛОЖНАЯ ПОМОЩЬ». Конечно, на мне был медицинский халат, а волосы я убрала под белую медицинскую шапочку, которую натянула до бровей.
И при выезде из липовой аллеи на Загородное шоссе я поздравила себя с маленькой победой: там, прямо на углу, стоял ремонтный «Рафик», и двое «водопроводчиков» от безделья играли в шашки у открытого в мостовой канализационного люка. Поскольку из больницы выехала и приближалась к ним не та «Волга», которую мне оставил Гольдин, они даже не прервали игры, чтобы изобразить какую-нибудь деятельность. Значит, вот он — мой хвост. И — новая головоломка: почему Гольдин, который по своим еврейским причинам играет за Горячева, оставляет мне машину, которую ведут «водопроводчики» из МУРа? Или это люди Куркова?
Отвернувшись от них, я промчалась мимо. Кто бы они ни были — я ушла от них, баста!
18
08.15
Монахова я выгрузила у Речного вокзала, он сказал «Спасибо!», вскинул на плечи рюкзак и со спиннингом в руке побежал, совсем как молодой, мимо кассы к пристани. У кассы тоже стояла очередь — все парами, причем бабы моложе своих кавалеров лет на тридцать, и все опять же в фирменном прикиде — джинсики-варенки, кроссовочки на липучках, яркие маечки, курточки до пупа и, конечно, с нерусскими надписями, портретами Майкла Джексона, Бориса Ельцина и Рональда Рейгана…
Короче говоря, речной лайнер «Михаил Шолохов», стоявший у причала, принимал на борт несколько сот любовников, сбежавших в это воскресенье от своих семей. А также старых и молодых козлов, балующихся услугами молоденьких проституток, которые еще стесняются брать со своих клиентов деньгами, но легко берут подарками и развлечениями — поездкой на речном теплоходе, вкусным ужином в ресторане и т. п. «Ну, елки-палки! — подумала я. — В этой Москве все какие-то сексуально-озабоченные, ей-богу! Это, конечно, от размаха кооперативов — в Москве их уже пятьсот! Гребут деньги! Вот посадить бы их на талоны — полтора кило мяса в месяц, как у нас в Полтаве…»
Тем временем Владимир Монахов, главврач психбольницы имени Кащенко, профессор и лауреат Государственной премии, показал матросу-контролеру свой билет, взбежал по трапу и тут же замахал на кого-то руками, трусливо оглядываясь в мою сторону. Но я уже успела разглядеть, кто там, на палубе, спешил ему навстречу — двадцатилетняя цыпа на стройных ножках, обтянутых варенками. Не понимая, видимо, чего это он машет на нее руками, она с разбегу чмокнула его в щечку, но он тут же увел ее с моих глаз в глубь теплохода.
Но мне большего знать и не нужно было — теперь я была уверена, что этот Монахов не станет стучать на меня в МУР или звонить в приемную Власова и сообщать, что я разъезжаю по Москве в «неотложке», номер ММУ 54–12. Скорей всего он уже заперся со своей юной цыпой в каюте, а вечером явится домой с парой карасей, купленных в ресторане «Михаила Шолохова», и будет долго рассказывать жене и детям о рыбалке…
Хрен с ним!
Я резко отпустила сцепление, и машина отчалила от Речного вокзала, унося меня от раздражающе-дразнящего зрелища этих пар, объятых предвкушением секса…
Но уже буквально через двадцать метров я нажала на тормоз: посреди мостовой Ленинградского шоссе стоял автокран, дверцы кабины были открыты, а шофер, высунувшись и стоя одной ногой на подножке, жал на какой-то рычаг и поднимал в воздух «стакан» автокрана с торчащим в нем рабочим. Тот держал в руках веревку от зависшего в воздухе транспаранта «ГЛАСНОСТЬ, ПЕРЕСТРОЙКА, УСКОРЕНИЕ», который они собирались натянуть на высоте поперек шоссе.
Я стянула с себя докторский халат и шапочку, застегнула по форме милицейский китель и вышла из машины. Шофер автокрана продолжал медленно поднимать вверх «стакан» со своим напарником. В кабине, на сиденье, стоял деревянный ящик с пустыми ячейками и черной расплывшейся маркировкой «1-й Московский ликеро-водочный завод», а под ветровым стеклом был портрет Сталина — черно-белая фотография, которые на черном рынке идут по три рубля штука. Я подошла к шоферу.
— Путевка есть?
— Есть. А чего? — спросил он испуганно.
— Покажите.
— А чё я сделал-то? — Он спрыгнул на землю и стал шарить во внутреннем кармане своей куртки-«бабочки».
Это мне всегда нравится в нашей работе — ты только приближаешься к человеку, ты только спрашиваешь у него что-то совершенно безобидное, а он уже трусит, он уже боится тебя. Причем чем вежливей ты с ним разговариваешь, тем больше он тебя боится.
Наконец шофер достал путевку, я развернула ее и прочла:
«Управление коммунального хозяйства Мосгорисполкома.
Гараж номер 2. Набережная Туполева, 49»
— А где это — набережная Туполева? — спросила я как бы припоминая.
— А на Яузе, за Курским вокзалом. А в чем дело-то?
— Кроме вашего гаража, где еще автокраны есть?
— А я знаю? А чего?
Какая-то дубоватость была в его фигуре, как будто он загораживал что-то спиной. Ну, я-то догадывалась что — ящик из-под водки, но не это меня сейчас интересовало…
— Да ничего! — сказала я и кивнула на транспарант про гласность и на портрет Сталина. — Одно вешаешь, а другое под стеклом возишь.
— А имею право! А чё?! — уже с некоторым вызовом сказал он.
— Ну а транспаранты эти вы ж не каждый день вешаете, а?
— Ну… — подтвердил он туповато, не соображая, куда я клоню.
— А в другие дни что делаете? Фонари чините или дома красите?
— Ну, чё дадут, то и делаем. А чё?
— То есть у вас одни автокраны в гараже? Так, что ли? Специализация?
— Эй! — крикнул сверху рабочий. — Долго я тут висеть буду?
Я отдала путевку шоферу:
— Ладно, работайте. За Курским вокзалом, говоришь?
— Ну…
— Сколько у вас автокранов? — спросила я через тридцать минут диспетчершу гаража номер 2 на набережной Туполева, 49. Толстая щекастая диспетчерша с иссиня-черной халой на голове, золотыми зубами и папиросой во рту восседала в крохотной комнате возле проходной, через окошко принимала путевки у возвращающихся с ночной смены шоферов и уговаривала их поработать еще хоть несколько часов. Слава Богу, радиорепродуктор над ее головой передавал просто музыку. Зато в ногах у диспетчерши по грязному полу ползал годовалый белобрысый бутуз с большой и деформированной, как груша, головой и с глазами немыслимой синевы и задумчивости. Одетый в майку с надписью «Спартак» и длинные темные трусики, малыш с такой силой сосал свои пальцы, что на его кистях были открытые раны. Но диспетчерша не обращала на него никакого внимания.
