Круто повернувшись, она молча прошла вдоль кабинок, открывая каждую дверцу. Все четыре кабинки оказались пустыми. Мы были наедине в туалете, если, конечно, не считать микрофона в каблуке ее новых бежевых туфель…
— Как вы меня нашли? — Горячева подошла к зеркалу, стала мыть руки под краном.
Ответ на этот вопрос был у меня заготовлен.
— Вы сказали вчера, что являетесь членом Детского и Культурного фондов. Я была и там и там, хотела попасть к вам на прием. В Детском фонде секретарша сказала, что сегодня вы здесь.
И я честно посмотрела ей в глаза — все, что я сказала, было чистейшей правдой: Гольдин сам привез меня сначала в Культурный, а потом в Детский фонд. Конечно, он прекрасно знал, где находится Горячева, его люди дежурили у Дома моделей еще с утра, но мне-то полагалось самой отыскать в Москве Горячеву.
— Обо мне не дают сведений кому попало, — сухо сказала Горячева.
— Да, — ответила я. — В Культурном фонде мне ничего не сказали. Поэтому в Детский я явилась в своей милицейской форме и с засургученным пакетом. Как будто я от министра Власова и должна вручить вам пакет лично и срочно… Ну а они сказали, что вы здесь.
Она продолжала смотреть мне в глаза острым, буравящим взглядом. Но я и не такие выдерживала взгляды!
— А где ваша форма? — Горячева прошлась глазами по моему наряду — юбка и дешевая кофточка из сатина, отороченная тесьмой, — советское производство, только что из ГУМа, но такими бездарными кофточками завалены не только московские магазины, а даже сельпо в Хороле и Диканьке.
— Моя форма? В чемодане…
— В чемодане — где?
— Внизу, в раздевалке…
Мускулы Ларисиного лица чуть ослабли — я выиграла первый раунд!
Гольдин и тут оказался прав, когда сказал, чтобы я притащила в Дом моделей свой чемодан. «Психи втройне подозрительны, — внушал он мне. — Поэтому Ларисе ни к чему знать, что ты летела самолетом и ночевала в „Золотом колосе“. В Москве устроиться в гостиницу можно только по броне или по большому блату! Нет, ты приехала самым дешевым поездом сегодня, в 8 утра, на Киевский вокзал. И сразу — в Культурный фонд. С чемоданом, как провинциалка…»
И — он оказался прав, этот предусмотрительный еврейчик!
Но все-таки в глазах у Ларисы было еще недоверие.
— Почему вы решили принять мое предложение?
— Потому что вы назвали меня дурой, — сказала я и впервые улыбнулась.
Горячева удивленно округлила брови.
Я объяснила:
— Только дура может отказаться от такого шанса выскочить из провинции.
— Гм! — хмыкнула она с удивлением. — Хотя бы честно!
И я поняла, что выиграла. Материалистка до кончиков ногтей, она никогда бы не поверила, что меня растрогали ее слезы или что я настолько поддерживаю политику ее мужа, что готова ради этого сражаться с МВД, КГБ или другими заговорщиками. Но зато в маленькую эгоистическую выгоду, которую сулит мне это дело, она поверила сразу, без колебаний. А то, что я так нагло, в упор и заранее выставляю свой счет за будущую работу, — это лишь укрепило ее доверие ко мне. Так какая же она психбольная?!
6
13.15
— Блузки… Свитера… Юбки… Еще блузки… Деловые пиджаки… Снова юбки… Туфли!
«О нет, — подумала я, — только не туфли!»
Длиннющая комната-гардеробная была больше похожа на склад женской одежды. Лариса шла вдоль вешалок, говоря:
— Какого черта ты должна что-то покупать, когда у нас с тобой один размер? Возьми вот этот пиджак, это из Парижа! И эту юбку — смотри на ярлык: «Пьер Карден», ненадеванная…
Она показывала мне свой королевский гардероб с нарочитой небрежностью, но в каждом ее жесте сквозило чисто женское хвастовство. А я невольно сравнивала эту кладовую со своей каморкой. Даже простая гардеробная у Ларисы больше всей моей «квартиры» в Полтаве! А дом уже и сравнивать не приходится! Большой двухэтажный особняк на Ленинских горах, за окнами — парк и вид на Москву-реку и на весь город. Охрана, прислуга, садовник, повар. Под окном среди деревьев — гамак, детская карусель, какие-то яркие импортные детские автомобили и паровозы чуть ли не в натуральную величину — для двух внуков Горячевых.
Ну, конечно, самым сильным ударом по моему женскому сердцу были Ларисины шубы. Господи, ну как тут не выматериться! Целая стена в гардеробной занята только шубами: короткая шубка из темно-коричневой норки… длиннополая из огненно-рыжей лисы… еще одна из серебристо-голубых соболей… опять короткая из золотого каракуля, пелерина из горностая!..
Да, чем дальше я шла вдоль этой выставки, тем меньше у нее оставалось шансов на мою преданность. Но она словно вдруг прочла это на моем лице.
— Завидно, да? — сказала она с усмешкой и остановилась: — Скажи честно, завидно?
— Ну-у-у… — протянула я неопределенно.
— Конечно, завидно. Я сама иногда думаю: елки-палки, Лариска, — ты же императрица! Соболя, горностаи! Только, Аня, хочешь — верь, хочешь — нет, но если бы мне заново родиться… Ну что эти соболя? Стоишь в них на приемах, как вешалка. Муж хоть делом занят: переговоры, разоружение, займы. Хаммер, Рейган, Коль, Миттеран. А я? Развлекаю президентских жен! «Хау ар ю, как ваш внук? У него прошла простуда?» А слово не так скажешь или шагнешь не туда — газеты такое распишут! «Лариса отказалась пить чай у Нэнси Рейган! Холодная война!» Ужас! Ведь мы с мужем — первая цивилизованная кремлевская пара! Нашей стране за это миллиардные займы дают! А в России это понимают? Ни черта! «Ах, Лариса опять прилетела в Америку в новой шубе!» Да гори они огнем, эти шубы! Я на Алтае родилась, там охотники таких соболей мешками в сараях держат! Что я ищу? Ах да, плащ для тебя!..
— Лариса Максимовна, нам нужно поговорить.
— А все эти встречи с трудящимися! — громко продолжала она, рыская по вешалкам с шубами, пальто, плащами и словно не слыша меня. — Стоять возле мужа и молчать. Что бы ни происходило — ничего на лице! Какой-нибудь идиот кричит Михаилу, что жрать нечего, а ты переживай: найдется муж что ответить или нет? А толпа на тебя глазеет, и все тебя ненавидят за то, что ты не стоишь в очереди за колбасой! Как будто мы виноваты, что страной семьдесят лет правили бандиты…
— Лариса Максимовна, нам нужно о деле… — снова перебила я, видя, что она заводится и вот-вот перейдет на крик.
Но ее невозможно было остановить, она уже швыряла одежду с вешалок.
— А в Москве? Эти писатели с их вечными интригами? Художники, музыканты, ученые? Все лезут к нам в друзья и тут же суют свои просьбы — вернуть Любимова, вернуть Солженицына, вернуть Шемякина! А вот мы вернули Сахарова — и где благодарность? Где? Эта его диссидентка-жена — она мне хоть раз позвонила, хоть спасибо сказала? Вот он, плащ для тебя!
— Лариса Максимовна…
