Громов тем временем бегло посматривал на своих гэбэшников в соседнем «газике». Те утвердительно кивнули ему.
– …Я связал Воропаева и тащил его по тундре, – продолжал между тем Худя Вэнокан так спокойно, словно он давал простые свидетельские показания. – Поэтому, Аня, ты нашла синяки у Воропаева на запястьях и на плече, однако… Потом были Хотько и Розанов. Нут и шар! Я устроил им показательный суд, но я просто выполнял свою клятву, я не знал, что мой народ поймет это как призыв духов тундры к восстанию. Но вы отняли у нас, ненцев, все – и реки, и землю, и небо, и даже подземный газ. Вы убили нас, вы убили мой народ и при этом, однако, развели, как в питомнике, несколько сотен «показательных» ненцев. И я попал в их число, однако! Как же! Первый ненец – следователь уголовного розыска! Свой, дрессированный, ненец, однако, правда? Нет, неправда, однако! Лебедь ждет весны! Я мстил за свою сестру, но я думал при этом о своей дочке, которая через десять лет попадет в руки к вашим хотько, воропаевым и розановым. Как попала Окка, как попала моя жена, и Аюни Ладукай, и еще сотни. Это помогало мне держать нож в руке…
Я не понимала, почему молчит Громов, не перебивает Худю. И я не понимала, почему Худя говорит так спокойно и так долго. Но молчание Громова объяснилось через минуту – над нами вдруг пролетели два военных вертолета – низко, почти над крышей машины. И тут же ушли вперед – через летное поле аэродрома в сторону компрессорной станции. Громов сорвал машину с места и покатил вслед за вертолетами. И только тут я поняла, почему Громов не перебивал Худю. По его приказу армейские пеленгаторы десантников засекали место, откуда говорил Худя, и теперь туда летели два тяжелых вертолета с сотней, наверно, солдат, и мчались мы – две «Волги», милицейская и гэбэшная. Навстречу нам прокатил кортеж черных правительственных «Волг», в одной из них мелькнуло недоуменное лицо Салахова, в другой – лицо Богомятова.
А Худя продолжал говорить спокойно, как заведенный, не подозревая, что его вот-вот схватят:
– Но мой народ понял меня не так, как я хотел. Он сделал из меня нового Ваули Пиеттомина, хотя еще никто не знает из ненцев, что новый Ваули Пиеттомин – это простой Худя Вэнокан. Но я, я знаю – это важно, однако…
Я не могла больше сидеть спокойно, я дернулась к микрофону, чтобы крикнуть Худе об этих вертолетчиках, о том, что его запеленговали. Но Громов ткнул мне в бок дуло пистолета:
– Сидеть! Спокойно! Пусть говорит… – Он опять усмехнулся, жестко держа баранку одной рукой и не отрывая глаз от летящих впереди вертолетов. На сей раз его усмешка была совсем не такая, как раньше, когда он флиртовал со мной в коридоре нашего уголовного розыска. Плохая была усмешка, стальная…
Мы проскочили через летное поле, впереди, в тундре, была компрессорная.
А Худя продолжал, и голос его стал громче, выше:
– Когда человека прижимают к стене, даже трус начинает кусаться, однако. Мой народ прижали к стене, вы прижали, русские. И он сделал из меня Ваули Пиеттомина. И теперь я знаю, что смерть того мальчишки, который взорвал ваш бронетранспортер, – на моей совести. И ненецкие парни, которых ваши летчики расстреляли с вертолетов, – на моей совести. Даже хулиганство подростков в интернате – на моей совести, Аня! Я вызвал это восстание. Я один. Конечно, мы не можем победить вас, русских. Мы народ отсталый, не грамотный и больной. И очень маленький – нас всего тридцать тысяч! И даже очень большой народ – поляки не могут еще победить вас. Но придет время, однако! Придет другое время! Лебедь ждет весны, заключенные ждут свободы! Маленькие и большие, больные и здоровые, грамотные и неграмотные – поднимутся против вас все народы, у которых вы отняли нефть и алмазы, реки и горы, жизнь и свободу! Все поднимутся, ты слышишь, Анна? И горе будет твоему народу, горе, однако. Как сказано в наших старых песнях, «нут и шар, клянусь медведем, вижу зарево пожаров…». Я вижу зарево пожаров, и вы его сейчас тоже увидите. Вы не получите газ Ямала. Этого хотели те парни, которых вы расстреляли в тундре. И я, Худя Вэнокан, сделаю то, что должен сделать! Ты помнишь, Анна, я рассказывал тебе об океанской чайке…
Мы уже почти вплотную подъехали к проволочной ограде компрессорной станции, возле которой зависли над милицейским «газиком» два военных вертолета. «Газик» Худи Вэнокана! От «газика» нам навстречу бежал какой-то офицер-десантник.
Громов выскочил из машины, я бросилась за ним, мы оба устремились к «газику», но офицер-десантник остановил нас:
– Там пусто. Там работает магнитофон…
Но мы еще по инерции подбежали к брошенному Худей «газику». На переднем сиденье, рядом с микрофоном рации, лежал старенький магнитофон «Волна», в нем крутилась пленка, и голос Худи звучал из этого магнитофона прямо в микрофон рации:
– …Чайки сами выбирают себе смерть. И я – тоже. Прощай, Аня. И пожалуйста, уезжай в Россию…
Громов затравленно оглянулся:
– Собаки нужны! Он не мог уйти далеко…
Так вот почему так спокойно и ровно говорил все время Худя Вэнокан! Мы, оказывается, слушали не его, мы слушали только пленку!
Я с каким-то внутренним облегчением перевела дух – Худя ушел. В ночную тундру, в поземку… Но Громов уже кричал в микрофон рации:
– Проводника со служебными собаками! Проводника со служебными собаками! Охрану компрессорной поднять по боевой тревоге! Охрану компрессорной станции поднять по боевой…
Оглушительный взрыв в дальнем конце компрессорной прервал его. Взрывной волной меня качнуло на ногах, и даже машины и вертолеты, казалось, качнулись от этой ударной волны.
Гигантский столб огня поднялся над компрессорной, осветив оранжевым светом эту гордость отечественной, французской и германской техники – шесть квадратных километров, нафаршированных ректификационными колоннами, корпусами турбинного цеха, подстанциями охлаждения газа и электронной диспетчерской.
Это взорвалась, или, точнее, была взорвана Худей Вэноканом гигантская сферическая емкость со сжатым газом.
Двенадцать таких емкостей возвышались на территории компрессорной, тысячи кубометров сжатого газа были в них, и от взрыва одной еще две стали крениться к грунту на своих серебристых стальных опорах…
А огонь разлился, он уже бежал по газопроводу и просто по земле к диспетчерской, к турбинному цеху…
Еще один взрыв прозвучал в воздухе – это упала и коснулась огня еще одна емкость с газом. Через минуту жар уже дышал нам в лица, этим жаром мгновенно растопило тундровый грунт под еще одной емкостью с газом, и она рухнула. Раздался третий взрыв…
Компрессорная пылала, огонь уже гудел по всей ее территории, и в этом огне не было спасения никому, включая, конечно, и Худю Вэнокана.
Вертолеты отлетели от тундры в небо.
Громов вскочил в гэбэшную «Волгу» и задом, задом укатывал подальше от огня.
Я с Зигфридом Шерцем прыгнула в брошенный Худей Вэноканом «газик», и мы помчались, задыхаясь от жара и дыма, прочь, в тундру.
