«Да он просто маньяк, – вдруг подумал Зигфрид о Гейзенрихе. – Он безумный маньяк с безумной мечтой свержения Советской власти в тундре…»
– Я не знаю, кто организовал ненцев на это восстание, – продолжал Гейзенрих, – и есть ли вообще у них единый организатор, но события в тундре развиваются сейчас почти так, как в Израиле перед бегством англичан: сначала – личный террор против руководящих персон, потом – одиночные диверсии и, наконец, диверсия по всему краю – поджоги буровых… Вы следите за моей мыслью? – вдруг требовательно спросил он у Зигфрида.
– Да… Но я… Я не думал, что все это так серьезно. Ведь, насколько я слышал, все началось с того, что убийства совершили какие-то беглые заключенные. При чем тут ненцы?
– Вы думаете? – усмехнулся старик Гейзенрих.
Он прошел по мехам в угол комнаты, снял кипу соболиных шкурок с какой-то тумбочки и достал из этой тумбочки старую, с затертой обложкой книжку. «НЕНЕЦКИЕ СКАЗКИ И БЫЛИНЫ» – было написано на обложке, середина книжки была заложена бумажной закладкой. Гейзенрих водрузил на нос пенсне, открыл книгу на этой закладке и сказал Зигфриду:
– Тут есть замечательная былина о семи ненецких братьях-богатырях и их семи сестрах. Однажды, вернувшись с охоты, братья обнаружили, что враги разрушили их чумы, угнали их оленей, а над сестрами надругались. Братья вскочили на ездовых оленей, догнали врагов и… – Тут Гейзенрих поднял палец и прочел из книги: – «Сколько врагов было, всех перебили. У живых уши и хотэ отрезали и заставили их хотэ съесть. Так наши отцы за свою кровь и позор мстили, так сыновья и делают!» Вы знаете, что такое хотэ? Это то, что у вас между ног, мой милый. А теперь скажите мне: с какой стати беглые русские заключенные будут выполнять заветы ненецких преданий, да еще так последовательно и точно – отрезать уши и половые органы таким любителям ненецких девочек, как Розанов, Хотько и Воропаев…
– Как? Как? – Зигфрид, до того слушавший старика несколько свысока, как безумного, теперь всем телом подался вперед. – Вы сказали – Розанов?! Какой Розанов?
– Петр Розанов, главный геолог «Ямалнефтегазразведки», – сказал Гейзенрих и с интересом поглядел на Зигфрида. – А вы его знали?
Знал ли Зигфрид Розанова! Да он знал всех троих – и Розанова, и Хотько, и Воропаева! Именно они и были в коттедже Розанова пять лет назад на той самой сабантуйной вечеринке – проводах Зигфрида, когда Зигфрид не разрешил пустить по кругу свою ненецкую Лолиту – Окку. Они тогда быстро утешились другой ненецкой девчонкой, с которой тоже вытворяли черт-те что… И именно их – Розанова, Хотько, Воропаева – именно их убили духи тундры, да еще как!..
– Вы… вы хотите сказать, что их убили и отрезали им… за то, что они… – проговорил, почти заикаясь, Зигфрид.
– Я не знаю, в какой последовательности, – усмехнулся старик. – Убили и отрезали или сначала отрезали, а потом убили. В былине, во всяком случае, сказано точно: «У живых уши и хотэ отрезали». – И Гейзенрих снова в упор посмотрел на Зигфрида. – Так вы знали Розанова?
– Н-да… – смутился Зигфрид. – Н-не очень близко…
Но страх сам по себе, рефлекторно, свел его колени. И этот инстинктивный жест самозащиты не ускользнул от пристальных глаз старика Гейзенриха. Он отложил книжку и сказал успокаивающе, с улыбкой:
– Но это, безусловно, мое чисто литературное предположение. Вам, во всяком случае, нечего бояться, вы тут человек приезжий…
«Мне-то как раз есть чего бояться, – подумал Зигфрид, и грязная сцена группового разврата в ту пьяную ночь снова всплыла перед его глазами. – Но, Боже мой, ведь я не принимал участия в сексуальных играх Розанова, Воропаева и Хотько с той неночкой! Я занимался любовью только со своей Оккой! И вообще бред все это – духи тундры, ненецкие былины и этот тундровый старик с пронзительными глазами, книжным немецким языком, антисоветскими речами и многозначительной литературной криминалистикой. У самого-то шесть жен было, да, поди, и в тундре не раз баловался в ненецких чумах девчонками типа Мелькуне и Окки, но почему-то не трусит и не бежит из тундры…»
Однако поганое ощущение страха уже поселилось в душе Зигфрида, холодное предчувствие беды и катастрофы, как в самолете при новом приступе аэрофобии. Розанов, Воропаев, Хотько и он, Зигфрид, были в ту ночь в коттедже у Розанова, и теперь троих казнили духи тундры, и логика подсказывала, что он, четвертый, – на очереди. Больше всего захотелось Зигфриду в эту минуту даже не 225 миллионов своих кровных комиссионных долларов и не торжественного открытия газопровода в компании зарубежных журналистов – а тихой, затерянной в снегах Затайки с таким заботливым и надежным полковником КГБ Хановым…
Но за окнами была полярная ночь Ямала и ненцы, возвратившиеся с хальмера.
– У вас есть связь с Уренгоем или Салехардом? – спросил он у Гейзенриха.
– Телефона нет, конечно. Но есть рация, – ответил тот и показал взглядом на еще одну высокую кучу песцовых шкур у окна.
Зигфрид прошел туда, снял шкуры с какого-то крупного предмета и обнаружил, что это табуретка с допотопной рацией, которые в России называют «урожайками». Он снял трубку и стал крутить ручку динамо-машинки, вслушиваясь в потрескивающие шумы трубки. Сейчас он вызовет Уренгойское или Салехардское управление КГБ, назовет себя и сдастся в их надежные руки, и разом кончится весь этот бред его побега в тундру и мистическая угроза расплаты за мимолетное баловство с какой-то двенадцатилетней неночкой пять лет назад…
Но еще до того, как он услышал в трубке далекий женский голос радиотелефонистки, ему послышался за окном гул вертолетных двигателей. Он взглянул в окно, и Гейзенрих подошел к окну тоже.
В темном небе полярной ночи были видны бортовые огни тяжелых десантных вертолетов «Ми-10». Вертолеты быстро спускались с неба к стойбищу ненецкого зверосовхоза «Светлый путь». От тяжелого гула у Зигфрида заломило в ушах, а там, за окном, олени со страху срывались с привязей, чумы кренились от ветра винтов зависших над ними вертолетов, а в клетках и вольерах беспокойно метались перепуганные и оглушенные норки, черно-бурые лисы и голубые песцы. Казалось, что сейчас неминуемо прозвучат автоматные и пулеметные очереди.
Но нет – из вертолетов беззвучно выскакивали фигуры армейских десантников. Прикладами автоматов они сгоняли ненцев на площадку перед правлением совхоза.
Один из вертолетов приземлился прямо у крыльца дирекции совхоза, где находились Зигфрид и Гейзенрих, громкие торопливые шаги прозвучали в коридоре, и кто-то из десантников ногой пнул дверь комнаты сортировки мехов.
От неожиданной картины – яркий свет ламп дневного света и обилие мехов на полу – этот молодой десантник в защитном бушлате остолбенело запнулся на пороге.
– Хенде хох… – негромко сказал Гейзенрих Зигфриду, чтобы тот поднял руки.
Часть пятая
Огонь в тундре
51
Только выйдя из квартиры Худи на улицу, я сообразила, что означает накатывающий на Салехард тяжелый самолетный гул, который в квартире смягчался двойными оконными рамами.
