– Стой! – орала я Оруджеву. – Стой! Ты мне труп изуродуешь! Он нужен для медицинской экспертизы! Стой!
Но Оруджев гнал без остановки. Ему было наплевать на медицинскую экспертизу и прочие тонкости криминалистики. Там, в Салехарде или возле него, он мог найти сбежавших преступников и реабилитировать самое незапятнанное имя одного из лучших офицеров караульной службы.
А я чуть не плакала от досады. Тело убитого Воропаева представляло собой уникальную ценность для медэкспертизы, потому что труп замерз в тундре так же мгновенно, как замерзает рыба, которую ненцы добывают зимой подледным ловом. Вынутая сетями из-подо льда и едва оказавшаяся на сорока-, а то и пятидесятиградусном морозе, эта рыба замерзает в долю секунды, даже вода не успевает стечь с ее жирной спины. Именно так замерз в тундре Воропаев. Только вместо воды вокруг разинутого рта с вогнанным в горло «хотэ» запеклась-замерзла кайма алой крови. И такие же ледяные ободки крови были вокруг отрезанных ушей и в паху, вокруг отрезанного «хотэ». При этом – никаких пятен разложения на трупе, труп пролежал четыре дня в тундре, как в холодильнике, синяки на правом плече и на запястьях рук были видны идеально.
Но теперь от тряски труп швыряло по железному полу вездехода. Отгоняя от него собак, я с двумя сержантами кое-как запихнула все-таки труп обратно в развалившийся гроб и перевязала его своими ремнями. Заледенелое тело громыхало в гробу, я жалела, что не укутала его в какой-нибудь полушубок, но не открывать же гроб заново, я и так из последних сил держалась руками за железные распорки вездехода.
Наверное, я выдержала эту дорогу без рвоты только потому, что ничего не ела со вчерашнего дня и блевать было просто нечем. Шесть раз мы переворачивались, скатываясь юзом то с берега какой-то речушки, то с наледи тундрового распадка. Четыре стальных троса лопнули, когда два других вездехода ставили на гусеницы очередной перевернувшийся вездеход. При этом тундра слышала такой русский, осетинский и украинский мат, какого я не слышала за все годы своей работы в милиции.
Через три часа этой безумной езды перегрелся и задымился двигатель одного вездехода, еще через час лопнула гусеница второго. Мы бросили их в тундре и на одном вездеходе вкатили в темные улицы Салехарда. Гусеницы пролязгали по обледенелым бревенчатым мостовым, и вездеход остановился у здания местного управления КГБ. Я выползла из кабины полуживая, с обмороженной щекой, на негнущихся ногах. От ушибов болели спина, плечи, колени. Но я еще помогала солдатам вытаскивать из вездехода скулящих собак и гроб с Воропаевым.
– Брось! – отпихнул меня Оруджев. – К Шатунову!
В кабинете Шатунова сидели человек 15 мужчин – все салехардское начальство. Оперативный штаб по розыску беглых. Среди них был и Худя Вэнокан. Мы с Оруджевым, шатаясь от усталости, остановились в дверях, у меня в руках были папки с личными делами беглых. Майор Шатунов, пятидесятилетний сибиряк с крепким обветренным лицом и белесыми ресницами альбиноса, взглянул на меня одобрительно:
– Пробилась? – и кивнул кому-то: – Стул ей дайте, упадет сейчас.
Все рассмеялись. Вот так всегда, етти их мать, – сделаешь работу, на которую трех мужиков не хватит, а они только лыбятся!..
Кто-то подал мне стул, взял у меня папки с личными делами беглых и передал их на стол Шатунову. Я села и почувствовала, что от тепла меня начинает развозить – к горлу подступала икота. А Худя Вэнокан подал мне стакан крепкого чая. Он очень изменился за эти четыре года. Раньше, в университете, он был скованным ненцем с простодушным лицом оленевода. А теперь что-то взрослое, резкое и усталое появилось на этом лице. Да и не мудрено, подумала я, я вообще не представляю, как он мог сдавать экзамены и зачеты на юридическом факультете МГУ и одновременно нянчить в общежитии грудного ребенка. Я там и без ребенка зашивалась по горло…
Тем временем Шатунов, не поднимая глаз отличных дел сбежавших зеков, спросил Оруджева:
– Это ты упустил зеков из лагеря?
– Виноват, товарищ майор, – стоя по стойке «смирно», сказал Оруджев.
– Будешь разжалован, – так и не взглянув на него, бросил Шатунов. Он вырвал из папок листы с фотографиями беглых и протянул их кому-то из своих подчиненных: – Немедленно размножить и раздать всему личному составу. Плакаты с портретами убийц чтобы через два часа висели на каждом столбе!
– Разрешите искупить вину, товарищ майор, – сказал Оруджев.
Только теперь Шатунов поднял на него глаза:
– Как ты ее искупать собираешься?
Белый щегольской полушубок Оруджева был мокрым от снега, лицо и руки – в синяках от ушибов о лобовое стекло вездехода, левое ухо обморожено, на небритых щеках выступила темная щетина. Он произнес жестко, твердо:
– Я этих б…й из-под тундры достану!
– Хорошо, попробуй… – ответил Шатунов и взглянул в мою сторону – я икала уже на весь кабинет.
Он брезгливо поморщился, приказал Худе Вэнокану:
– Отвези ее в гостиницу…
Вэнокан подошел ко мне, хотел помочь мне встать, но я оттолкнула его руку, встала сама. Еще не хватало, чтобы именно Худя Вэнокан стал теперь моей нянькой! Но самое обидное – до слез! – было то, что после целого дня погони за «живым делом», после всех моих стараний в Яку-Type и безумной дороги до Салехарда – эта идиотская, безостановочная икота! Со слезами на глазах я пулей выскочила из кабинета в коридор. Там двери на улицу были открыты настежь, солдаты вносили гроб с Воропаевым, и я не знала, куда мне деться от людей. Почему, когда человек падает или икает, всем вокруг становится так смешно? Даже Худе Вэнокану!
Он принес мне целый графин воды и сказал.
– Выпей, однако, легче станет. И поехали в гостиницу…
Я повернулась к нему в паузе между икотой, сказала с ненавистью:
– Слушай! Пошел на хер! Ик!
Он пожал плечами и ушел в кабинет Шатунова.
12
СЛУЖЕБНАЯ ТЕЛЕФОНОГРАММА
Тюмень,
первому секретарю Тюменского областного комитета КПСС товарищу В. Богомятову
В ответ на Вашу телеграмму-молнию о задержании заключенных, бежавших из лагеря № РС-549, докладываем:
в городе Салехарде на поиск преступников-убийц мобилизован весь наличный состав местного КГБ, милиции и военного гарнизона. Создан оперативный штаб по задержанию беглых;
производится тщательный обыск всех зданий в городе, на железнодорожной станции Лабытнанги и в близлежащих поселках, блокирован аэропорт, железная дорога патрулируется. Несмотря на буран, следователь Уренгойского угро Анна Ковина доставила из лагеря № РС-549 фотографии беглых. Фотографии размножены и розданы всем патрулям. При первом же улучшении погоды будет применена авиация для обследования окрестной тундры.
Уверены, что выполнение Вашего партийного задания по задержанию или уничтожению убийц начальника Яку-Турской экспедиции сейсморазведки Воропаева и главврача Салехардской окружной больницы Хотько – вопрос нескольких часов.
