Но Алексею там было не до «бизнеса» и не до «переживаний совести» своего дружка Юрки Шалыгина. Все, что удавалось стащить в части, он нес теперь к Улиме. Она встречала его в одной и той же позе: сидя на подстилке в углу, поджав под себя босые ноги. Очень скоро он выяснил, чт Улима живет одна. Родителей убило советской бомбой еще в начале войны, когда ей было девять лет. В той же бомбежке погибли и три ее младших брата. Девочку взяла к себе тетка, сестра матери, но и та вскоре подорвалась на мине. Мина была не советская, а партизанская, противотанковая – Улиму это очень возмущало. Как будто тетке не все равно…
Когда удавалось достать водку или вино (выменять у поваров или санитаров за гашиш), Алексей тоже нес спиртное к Улиме. Но она никогда не пила, предпочитая гашиш, который обменивала на приносимую Алексеем мужскую одежду. Это среди афганцев считалось роскошью, и они хорошо платили за рубашки, майки, носки. И особенно – за сапоги.
Алексей догадывался, что одежда переправляется «басмачам»-моджахедам, но его это мало беспокоило. Улима никогда не заводила разговора о том, чтобы он в обмен на гашиш принес оружие или патроны – на это у нее ума хватало, а остальное его не касалось. Лишь одно он не понимал – почему она не боялась быть с ним, русским?
Однажды он пришел к Улиме, но не застал ее на месте. Растерянно он оглядел пустой дом, постоял, прислонившись к холодной глиняной стене, и, отпив принесенной водки, лег на подстилке. Уснул он мгновенно и проспал, как ему показалось, всего полчаса. Проснулся он от того, что кто-то в комнате тихо всхлипывал. Было темно, и Алексей ничего не мог разглядеть.
– Улима? – позвал он. – Это ты?
В комнате стало тихо.
Алексей поднялся на ноги и подошел к порогу, где, сгорбившись, сидела темная, плохо различимая фигура.
– Улима! – он наклонился и осторожно прикоснулся к ее жестким волосам. – Ты чего?
Улима начала громко плакать, раскачиваясь из стороны в сторону и зло выкрикивая гортанные афганские слова. Алексей сел рядом, обнял ее за плечи.
– Водка… есть? – вдруг спросила она по-русски, резко отшатнувшись от него.
– Да, там… – он кивнул внутрь хибары. – Зажечь лампу?
– Нет. Я все вижу…
Алексей услышал, как она взяла бутылку и стала пить из горлышка. Ожегшись, закашлялась, ругнулась по-афгански и снова сделала глоток. На несколько секунд затихла, затем легла на подстилку. Через некоторое время он увидел вспышку от зажженной спички и услышал глубокую, со стоном, затяжку сигаретой.
Алексей сидел на пороге и не мог сообразить, что делать. Подойти к ней и попытаться все-таки узнать в чем дело, или подождать, пока успокоится и сама позовет?!
«Черт ее знает, что случилось! Может, из родных кого-то убило, а, может, ее в деревне прокляли за то, что с русским солдатом спуталась? Они же фанаты, эти афганцы! – и вдруг новая догадка мелькнула в уме: – А может, наши к ней пристают? Эти кобеля-офицеры! Им только покажи молоденькую афганочку! Но если наши ее тронули – убью гада! Из АКМ прикончу!..»
И вдруг впервые за этот самый короткий и самый счастливый в его жизни месяц их свиданий он с удивлением подумал, что любит ее. Любит так, что если действительно кто-то ее обидел, он готов на все: застрелить, зарезать, пойти под трибунал!
– Альеша, – вдруг тихо начала Улима, трогательно смягчая его имя. – Я сегодня счастливый! Очень счастливый!
Она замолчала.
«Вот, пойди разбери этих баб! Когда горе – ревут и, когда счастье – ревут!» – с облегчением подумал Алексей.
– А что же ты ревешь?
Улима молчала. Алексей подошел к ней, опустился на подстилку, ощупью нашел ее лицо и погладил по мокрой щеке. Сделанное им открытие – то, что он любит ее, умиляло его самого, и он подумал, что должен ей сказать об этом.
– У меня, Альеша, сегодня день рождения сына! – тихо сказала Улима.
– Сына??!
Ему показалось, что он ослышался или она не то слово сказала. Она часто путала русские слова и, например, вместо «мало» могла сказать «много».
– Ты сказала – сына? – недоверчиво переспросил он.
– Да, сына. Ему сегодня два… два лет!
– Два года, – машинально поправил Алексей. – А где он?
– Не знаю.
В комнате было темно. Сигарета с крошечным, едва различимым светящимся концом, казалось, сама плавала в воздухе.
Алексей глубоко затянулся. Ему показались смешными его недавние мысли о любви к ней. Чужая она, скрытная. Сколько он ходит к ней, а она ни разу даже словом не обмолвилась о сыне! И когда же это она успела? Ведь ей только пятнадцать! Одно на уме – на подстилку, сигарету в зубы и платье долой!
От воспоминания о ее черных жестких сосках он заерзал на месте. Захотелось схватить ее, бросить навзничь, зубами впиться в маленькую детскую грудь, снова услышать ее хриплый, почти звериный стон…
– Я тебя, Альеша, давно смотрела… и твоего рыжего друга, – вдруг, тихо засмеявшись, сказала Улима. – Твой рыжий на меня кричал. Он хотел траву. Банку с мясом давал. А я сухие листья дала. Пошутить хотела. Помнишь?
Она снова хихикнула.
Алексей старался вспомнить, когда он первый раз увидел ее. Но на ум приходила только та сцена, когда Улима одним движением сбросила кофточку и, обнажив на миг спину, надела его майку. Нет, он не помнил, чтобы они с Юркой приходили к ней. Врет, поди! Все врет!
– А я вас еще раньше смотрела. Вы всегда рядом… вместе, – Улима помолчала. – Альеша, а когда ты домой поедешь?
– Надоел? Сейчас отвалю! – грубо бросил Алексей.
– Нет. Домой, в Россию…
– Домой?… – удивился он. Вот уж месяц, как ему и в голову не приходило, что он скоро дембельнется. А куда? Кто его там ждет? Нет у него там дома. И здесь нет. Алексею вдруг сделалось тоскливо. Ее дом стал для него родным. Она и ее хибара. Может, ему на сверхсрочную остаться? Но у нее сын, оказывается! – Не знаю, – сказал он.
– А я знаю. Скоро… – Улима приникла к нему всем телом, но не так, как всегда, – чуть вздрагивая от желания, а расслабленно и жалко.
– Улима, а где твой сын?
– Я не знаю, – она по-прежему прижималась к нему. – Его забрали через полгода.
– Полгода после чего?
– После, как я родил. Сначала Аллах Васю позвал. Потом пришел русский начальник с солдатами и женщина. Агитатор. Не шурави, а мусульман – из Ташкента, на афгани хорошо говорит. Видит, мой сын белый волосы растет, как у Васи. Забрала сын. Говорит: все равно ваши убьют сын за белый волосы. Я сказал: Вася мусульман стал перед смерть, наш ислам принимал. Она сказал: Вася прыдател родина. Сына начальник забрал, агитатор сказал – в Россия интернат пошлет. На самолет. Другой кишлак тоже много детей взяли на самолет. У них нет белый волос – все равно взял для интернат…
