– Вы запомнили наши условия? – сказал Бартеллу Митрохин.
Бартелл кивнул и встал. Он понял, что аудиенция окончена. Но он не был уверен, что выиграл эту операцию. Сможет ли Израиль убедить ООН послать свои войска на советско-китайскую границу и гарантировать Стрижу и Митрохину сдержанность Китая? А если каким-либо магическим путем и сможет, то чем обернется исход евреев из России для миллионов восставших русских? Сорок пять первоклассных дальневосточных дивизий, пятнадцать тысяч танков, тринадцать тысяч единиц артиллерии и тысяча семьсот самолетов – гигантская, почти двухмиллионная армия освободится от несения службы вдоль китайской границы и окажется в распоряжении Стрижа и Митрохина. Этими силами Кремль вполне сможет задушить восстание на Урале и в других районах страны…
Выйдя из кабинета в приемную, Бартелл увидел остановившийся на нем вопросительный взгляд молодого секретаря Стрижа. Было что-то странное в глубине этих глаз, словно это ревнивые глаза твоего партнера-заговорщика…
Но уже в следующий миг секретарь Стрижа опустил голову к каким-то бумагам на своем столе. И Бартелл вышел из приемной с крошечной занозой удивления в душе – чего хотел от него этот молодой секретарь Стрижа?
ДЕНЬ СЕДЬМОЙ. 5 ФЕВРАЛЯ
43. Сибирь, 77 километров к северо-востоку от железной дороги «Екатеринбург-Тавда-Урай». Лагерь общего режима ОР/Щ 421-С. 06.05 по местному времени.
Майкл Доввей лежал на верхних нарах, изумленно вслушиваясь в тишину за деревянными стенами барака. Вот уже три… четыре… вот уже целых пять минут назад должны были прозвучать скрипучие шаги наружной охраны по сухому заполярному снегу, затем – гулкие, на весь лагерь, удары рельсы и зычный мат старосты барака Коровина: «Подъем, рабы коммунизма! Подъем, мать вашу!…». Но – ни шагов охраны, ни ударов рельсы, и Коровин спит рядом с Майклом, никем не разбуженный. А за стенами ба рака – только посвисты предрассветного тундрового ветра…
Не время в это немыслимое счастье поспать утром несколь лишних минут, Майкл, завернутый в тонкое суконное одеяло, блаженно закрыл глаза. Вся элита барака: староста, врач, повар, хлеборез и «трепло», то есть барачный трепач Зиновий Горный – спали в центре верхних нар, в самом сухом и теплом месте барака. По обе их стороны лежали еще тридцать пять зэков, прижимаясь друг к другу для сохранения тепла. И такой же глухой, тесный ряд был внизу, на нижних нарах. Если бы 12-часовой рабочий день на лесоповалах и прокладке железных дорог в тайге не выжимал из этих мужчин их последние силы, в этом бараке, в этом лагере (да и во всем ГУЛАГе) царила бы, конечно, педерастия, остановить которую не смогли бы никакие добавки брома в пищу зэков. Даже при нынешнем скудном рационе питания по диете «8Б», половину которого к тому же нагло разворовывала лагерная администрация, предутренние сны зэков были нередко заполнены выламывающей ноги тоской по женскому телу и эротическими снами, вызванными отчасти вечерним, перед отбоем трепом Зиновия Горного. бывший продавец горячевской гласности на Западе, бывший знаменитый телевизионный комментатор и постоянный гость самых популярных американских политических телешоу, Горный и здесь, в лагере, был в привилегированном положении. Это положение он завоевал себе, пересказывая по вечерам уголовникам, боговавшим в зоне, сногсшибательные сюжеты старых американских бестселлеров – в основном, романы Робинса, Адлера, Кестлера и Коллинз. При этом все сексуальные сцены этих романов Горный помнил просто дословно, а может, еще и досочинял…
Черт возьми, почему нет подъема, неужели сегодня воскресенье? – пытался вспомнить сквозь дрему Майкл, ощущая некоторое шевеление старика Горного за своей спиной, но пытаясь вернуться в свой исчезающий сон. Там, в этом мираже сна все еще жила, не истаивала двадцатипятилетняя брюссельская красотка, стриженая коротким бобриком, с упругой грудью, тонкой талией, огромными темными глазами, мягкими, теплыми губами и влажно-сладостным языком, которым она…
Ну, что он там возится, этот факин Горный!
Господи, как вытягивает, как сладостно вытягивает жилы эта брюссельская красотка своим нежно-старательным языком! Только бы не подъем, только бы она успела закончить эту прекрасную работу! Этот Горный кашляет прямо в ухо, сволочь! С того самого пикника на борту теплохода «Михаил Кутузов», где Горячев праздновал свой выход из больницы, судьба, или, точнее, начальство ГУЛАГа, не разлучает Майкла и Горного. Поначалу, сразу после стриже-митрохинского переворота, всех гостей этого пикника отправили в Казахстан, а лагерь под Джезказганом. Вертухаи называли этот лагерь «элиткой» – сюда действительно свезли чуть не всю прогорячевскую элиту: журналистов, писателей, режиссеров, поэтов и экономистов-реформаторов. Их хотели использовать на вторичной разработке отвалов медных Джезказганских рудников. Но буквально через две недели начальники всех карьеров стали отказываться от этой «рабочей силы», неспособной держать в руках ни кирку, ни лопату. А все лагерные медпункты оказались переполненными больными, получившими травмы из-за неумелого пользования ломом, отбойными молотками и прочим инструментом. А бараки стали полны людьми с тяжелыми психическими расстройствами. За первые два месяца в «элите» сошли с ума или покончили с собой 309 человек, в том числе бывший секретарь ЦК по идеологии Борис Кольцов и бывший знаменитый драматург Вадим Юртов. Лишь после этого «элитку» расформировали, а «элитных» зэков разбросали по всем четырнадцати тысячам лагерей ГУЛАГа. В «здоровых лагерных коллективах» бывшая горячевская элита быстро рассосалась, приспособилась, заняла места технарей, бухгалтеров, фельдшеров, кладовщиков и даже пользовалась некоторым покровительством среди зэков-уголовников за то, что все-таки «пытались же они с Горячевым изменить эту ср… советскую систему!». Но в какой бы лагерь ни переводили Майкла Доввея, за ним неизменно прибывал и Зиновий Горный. Стучал он на Майкла, что ли?…
Все– таки брюссельская брюнетка сделала это! Все-таки она поглотила всю эту изламывающую ноги истому! Давай, милая, давай еще, ну еще немножко! А то сейчас заорут «подъем». Даже если там, в брюссельском аэропорту, ты была двойной агенткой и продала меня КГБ, я прошу тебя, я прошу тебя, только, пожалуйста еще! вот так! вот так! во-о-о-от…
Господи, как теперь хорошо, покойно, мокро… Но почему нет подъема? Теперь они могут кричать «подъем», черт с ними, все-таки сегодня большой день – они не прервали эту брюнетку грохотом рельсы, как это бывает во время все более и более редких предрассветных эротических видений. Удивительно, что за все время заключения Майклу ни разу не снились женщины, которых он действительно имел в своей прошлой, долагерной жизни. А снились лишь те, с кем он не был в постели, но которых заметил, засек, удержал в памяти его молодой мужской интерес. Черт возьми, который час?!…
Майкл с трудом расклеил веки. По всему телу разливалась пустота и слабость, даже руку с часами трудно поднести к глазам. Не может быть! 6.28? Двадцать восемь минут назад должен был быть подъем, а никто не шевелится! Но ведь сегодня не воскресенье, вот, на часах – «wens», среда! С ума посходили?!
Майкл рывком сел на нарах, очумело глянул по сторонам. Зэки спали. Лишние полчаса сна придали их лицам блаженное выражение, словно каждому из них снилась сейчас та же брюссельская красотка. Даже лысый старик Горный, открыв рот, дышал во сне глубоко и часто. Сквозь высокое зарешетченное окно был виден в черном небе желто-красный диск луны, который зимой во время трехмесячной полярной ночи торчит в небе круглосуточно, не исчезая. Но не этот лунный диск поразил Майкла. А то, что на сторожевой вышке не светит прожектор и не шарит лучом по зоне, слепя глаза. А поскольку прожектор, которым обычно баловались на вышках эти чучмеки часовые, был выключен, то торчащая над колючкой забора вышка отлично читалась под лунным светом. И эта вышка была… ПУСТА!
