И эти улыбки взаимопонимания примирили их на сегодняшний день.
28. Екатеринбург, обком партии 14.00 по уральскому времени (12.00 по московскому).
– Что там у тебя происходит? – спросил Стриж, хмуро глядя на Вагая с экрана видеосвязи.
– Через час все будет в порядке, Роман, – поспешно ответил Вагай. После августовского переворота он стал вместо Стрижа Первым секретарем обкома и сидел теперь в бывшем стрижевском кабинете. За его спиной, на стене, висела карта Екатеринбурга (бывшего Свердловска), на ней были видны красные кружочки, флажки и отметки карандашом.
– Докладывай, – приказал Стриж.
– Ну, имеют место разрозненные вспышки и драки с милицией, – неохотно начал Вагай. – Но мы с этим справимся…
Здесь же, в бывшем кабинете Стрижа, находилась сейчас вся новая команда Вагая – второй секретарь Серафим Круглый, начальник городской милиции полковник Сухин и начальник городского управления КГБ майор Шарапов.
– Точнее! Что происходит?! – даже на телеэкране было видно, что Стриж сейчас взорвется от злости. А между тем у Вагая были все основания считать Стрижа своим должником – выше, в Москву, Стриж Вагая не брал, чтобы, как он говорил, избежать обвинений в кумовстве и коррупции. Вот вам благодарность за преданность и за всю августовскую операцию!
– Да ничего страшного не происходит! – ответил Вагай как можно спокойней. – Утром действительно были сложности: какая-то девочка погибла в очереди за хлебом, и народ озверел. Напали на милицию, на «Тяжмаше» – митинг. А мать девочки пришла сюда и сожгла себя и милиционера, который не пустил ее в обком. Но сейчас все приходит в норму.
– Каким образом? – жестко спросил Стриж.
– На «Тяжмаше» мы продаем рабочим мясо – по два кило в одни руки. Ну, и чем слушать болтунов на митингах, люди ринулись за мясом. Так что на данный момент в городе имеют место только отдельные хулиганские инциденты…
– Например? – уже чуть спокойней спросил Стриж.
– Например, полчаса назад мальчишки бросили в милицейскую машину бутылку с горючей жидкостью. Вот здесь, – Вагай показал на карте красный кружок. – А здесь час назад бабы разбили витрины продовольственного магазина. Вот и все.
– Какие меры принимаешь?
– Вся милиция и ГБ подняты по тревоге. По городу ходят усиленные патрули с собаками. Ночью думаем взять всех, кто болтал на «Тяжмаше» о забастовке.
– Сухин, ты уверен, что справитесь без армии?
– Безусловно, справимся, Роман Борисович! – откликнулся начальник милиции Сухин.
– Шарапов, а ты меня слышишь? – спросил Стриж и скосил глаза в сторону от экрана – туда, где стоял начальник городского ГБ майор Шарапов.
– Слышу, Роман Борисович! Конечно, справимся! – громко сказал Шарапов, и объектив телекамеры вместе с телеэкраном медленно повернулись на звук его голоса.
– Слушай внимательно, – сказал Стриж Шарапову. – «Тяжмаш» – это завод оборонного значения. Все евреи, которые на нем работали, были, конечно, сионистами и имели своих агентов среди русских рабочих. Сионистов мы выслали на китайскую границу, но их русские агенты остались. И не исключено, что они каким-то образом поддерживают связь со своими хозяевами и по их приказу подбивают народ на забастовку. Ты меня понял?
– Так точно! – стоя по стойке «смирно», отрапортовал майор Шарапов.
– Ну, хорошо. Работайте. Только имейте в виду: сегодня вы с вашими беспорядками уже фигурировали на Политбюро. Надеюсь, не надо объяснять, что это значит. Тем не менее, мы вам пока доверяем. Но завтра лично нам доложите о ситуации. И еще. Круглый, это тебя касается…
– Слушаю, Роман Борисович, – сказал второй секретарь обкома Серафим Круглый, в его ведении была теперь вся идеология области.
– Как только Шарапов нащупает на «Тяжмаше» этих сионистких агентов, нужно развернуть по этому поводу кампанию в местной прессе. Ясно?
– Безусловно, Роман Борисович-Стриж отключился, его изображение пропало с экрана. Скрипнула дверь, Вагай резко повернулся к вошедшей без стука молоденькой секретарше пышных форм:
– В чем дело?
– Из Пролетарского района полковнику Сухину звонят, – сказала секретарша.
– Ну и что? Селектора нет?
– Да ну его, селектор! – вяло сказала секретарша, проведя своим томным, с поволокой взглядом по стройным офицерским фигурам Сухина и Шарапова.
– Иди, иди, телка! – недовольно кивнул ей на выход Вагай, а Сухин взял телефонную трубку:
– Сухин слушает… Где?… Ну и чего вы ждете?… Сейчас выезжаю!…
– В чем дело? – спросил Вагай. /
– На Рогожной улице бабы грабят продмаг, – сказал Су-хин. – Милицейскую собаку зарубили топором. Разрешите мне их лично успокоить, Федор Ильич.
– Успокоить мы должны весь город, – задумчиво произнес Вагай.
– Но первым делом нужно найти агентов сионизма. Слыхали, что Стриж сказал? Мы уже фигурировали на Политбюро! Но если мы найдем агентов сионизма… Поэтому так, Сухин: всех баб, которые грабят магазин, передашь в КГБ. Не может быть, чтобы никто из них в прошлом не спал с каким-нибудь жидком. Ты меня понял, Шарапов? Человек десять-пятнадцать должны сознаться…
– У меня они все сознаются. Даже целки! – усмехнулся Шарапов.
Карательные отряды милиции и КГБ, водометы и «черные вороны» с воем сирен носились по городу, спеша ко все новым и новым вспышкам народного недовольства. Но хотя полковник Сухин лично принимал участие в «успокоении» города, успокоения не наступало. Даже простая операция по аресту женщин, поднявших скандал в продовольственном магазине на Рогожной улице, превратилась в новую кровавую схватку, потому что как раз в это время мимо шла рабочая смена завода «Станкостроитель». «Наших баб бьют!» – крикнул кто-то, и этого стало достаточно, чтобы рабочие, выламывая колья из заборов или вооруженные неизвестно откуда взявшимися кастетами, обрезками металлических труб и даже пистолетами, бросились на милицию. После войны в Афганистане у населения страны появилось полно оружия – ворованного из армии, самодельного, привезенного тайно из Афганистана. Так что в первые же мгновения два милицейских фургона – так называемые «черные вороны» – были перевернуты и шесть милиционеров пали замертво с разбитыми черепами. В следующую минуту милиция пришла в себя, открыла огонь, толпа, отстреливаясь из пяти пистолетов, стала разбегаться, оставляя на грязном снегу раненых и убитых. А в это время новая вспышка самоуправства уже вывернулась в другом конце города. Там толпа женщин и подростков атаковала хлебопекарный завод…
Есть в людской психике, в психологии села, города и даже целого народа нечто, не поддающееся объяснению простой логикой. Народ, который почти восемь десятилетий покорно терпел куда более кровавые бани сталинских, например, репрессий; люди, у которых за одну ночь могли арестовать и уничтожить всех их близких: отца, мать, сестер и братьев, и которые безмолвно, поколениями несли в своих душах рабскую покорность любому кнуту, милицейскому погону, партийному чину; мужчины, женщины и дети, которые еще вчера ночью привычно, как по Божьей заповеди, сами записывали себе на ладони номера в очереди за буханкой хлеба, – эти самые люди по совершенно, казалось бы, мелкому поводу, не сравнимому, во всяком случае, с их исторической бедой и опытом их многотерпенья, вдруг перестали быть чувствительны к страху, обезумели.
