Ее рост и взгляд смутили Иосифа и выбили его из ритуала обращения с женщиной, знакомого ему по отцовскому гарему. Там, в итильском гареме, и опытные в любви персиянки, и девственница-гречанка не смели и глаз поднять на сына великого хазарского кагана, а сами разували и раздевали его и изысканными ласками воспламеняли его плоть и утоляли ее. Но эта русская пленница отнюдь не собиралась склоняться к его обуви, а своими холодными глазами свионки, как стальными клинками, отстраняла его от себя.
Эта неожиданность, эта ледяная ее надменность в глазах и в осанке заставили Иосифа застыть и набычиться, как застывает теленок перед неизвестным ему зверьком.
И так — без слов — стояли они друг против друга: две крайние противоположности людской расы, шедшие к этой встрече тысячу лет, — опаленный безжалостным солнцем Египта и Персии израэлит и нордически-холодная русская дива. Судьба вела их через раскаленные пески и ледяные фиорды, путем кровавых битв и скитаний, чтобы здесь, посреди евроазиатского континента, на крутом берегу Днепра, поздней июльской ночью 941 года поставить лицом к лицу. Но и встретившись наконец, они не увидели в этом ни знака замирения своих богов, ни оправдания тысячам трупов, которые легли на их длинном пути друг к другу.
Глядя друг другу в глаза, они, как два столкнувшихся на лесной тропе зверя, в полной тишине, нарушаемой только трепетом свечей и кипением оплывающего воска в подсвечниках, сторожили каждый жест и даже движение ресниц друг друга.
Конечно, если бы это была случайная встреча на случайной тропе, русская дива первой бы отвернулась от Иосифа и надменно удалилась в чащу своей загадочной северной жизни, как отворачиваются знающие себе цену принцессы при виде оробевшего юнца. Но она была пленницей, трофеем, военной добычей, и единственное, что она смогла сделать, — это выбрать меж старым и безжалостным Песахом и юным, неопытным Иосифом, и за этот выбор была бита евнухом. Но она выиграла у евнуха, а теперь, в шатре Иосифа, применяла свое последнее оружие защиты — надменность.
Однако после какого-то времени и Иосиф вспомнил о своем царском сане. Выпрямившись и гордо вскинув свою крупную курчавую голову, он приказал ей по-персидски:
— Разуй меня!
Она не шевельнулась, она — он понял — не знала персидской речи.
— Разуй меня! — повторил он по-гречески и жестом указал ей на свои плетеные сандалии.
Но она не реагировала. Она стояла безмолвной статуей, богиней, идолом северной красоты.
Иосиф в затруднении обошел ее вокруг. Все было прекрасно в ней — и спереди, и с правого бока, и сзади.
Сделав почти полный круг, он вдруг протянул руку, расщепил золотую фибулу на ее плече и тут же отдернул руку, потому что эта единственная застежка держала, оказывается, всю ее одежду, которая разом рухнула теперь на ковер шатра, открыв перед ним ее невозможно белое тело, стройное, как камыш или стилет, с атласной кожей, с маленькой мраморной грудью, карминными сосками, плавным изгибом высоких бедер, тонкими золотыми браслетами на руках и ногах и зелеными гривнами на шее.
Скорее инстинктивным, чем обдуманным жестом, она тут же прикрыла руками грудь и золотой пух свой фарджи. Но затем, словно с вызовом, убрала руки и осталась стоять в круге одежды, упавшей к ее ногам, как гордая статуя Валькирии на носу варяжской лодии.
Но Иосиф уже освоился со своим положением хозяина и властелина.
— Ложись, — сказал он ей опять по-гречески, потому что не знал никаких других языков, кроме греческого, персидского и иврита.
Она легла, повинуясь жесту его. Он, поколебавшись, разделся сам и лег рядом с ней.
— Ласкай меня, — приказал он.
Но она не поняла его приказа.
И тогда он, подумав, стал сам ласкать ее, стал гладить рукой ее тело и грудь, и соски ее, и живот, и опушку ее фарджи — так, что не выдержала этого крепость ее надменности, и закрылись в истоме глаза ее, и аркой восстало ее тело на расшитом цветными фавнами шелковом матрасе.
Но когда, ликуя, вознесся над ней Иосиф, расколол своими коленями ее чресла и приблизил к ним свой ключ жизни, возбужденный, как у юного быка на греческих вазах, гортанный хриплый крик изошел вдруг из ее губ и забилась она в руках его, крича и прося его по-гречески:
— Нет! Не делай этого! Заклинаю тебя Богом твоим! Не делай этого!
Иосиф от изумления удержал решительный удар своих бедер.
— Как? Ты знаешь греческий?
Она не ответила, а, лежа под ним, продолжала молить и требовать:
— Нет! Не делай этого! Не входи в меня!
— Ты девственница?
— Да! Умоляю тебя! Не делай этого!
— Не бойся. Это не больно. Я уже делал это однажды… — И он снисходительно, с насмешливостью многоопытного мужчины опустил свой ключ жизни к опушке ее фарджи, ища заветное устье.
Но в тот же миг она с дикой, не женской силой пантеры дернулась бедрами, ускользнув от него. И вскочила, и отпрыгнула от него, и замерла у полога шатра, зная, что нет ей отсюда выхода, потому что за шатром стоит охрана, способная легко довершить то, что не позволила она сделать Иосифу.
Иосиф почувствовал, как кровь шумерийского бешенства хлынула не только ему в голову, а во все его члены, даже в мужской корень его бычьей силы. Зорко следя за своей пленницей, он изготовился к прыжку на нее. И вдруг услышал:
— Подожди! Подожди! Я отдам тебе три города! Только пощади меня! Корсунь, Новгород, Чернигов!
Иосиф прыгнул — это был тот мощный, могучий и тяжелый прыжок, каким разъяренный лев накрывает молодую строптивую львицу. Сбив ее с ног, он опрокинул ее на спину, навалился на нее всем телом, с легкостью хищника разломил ей ноги и его мощный, бычий корень жизни слепо ударил в заветную расщелину.
— Пять городов! — закричала она в отчаянии. — Шесть! Даже Псков! Только не входи в меня! Весь левый берег Днепра!..
Иосиф в изумлении удержал свои бедра от повторного, более точного удара.
— Кто ты? — спросил он.
— Тебе не нужно этого знать! Но ты получишь все, как я сказала! — торопливо произнесла она, лежа под ним.
Он жестко подался вперед своим пахом, уперев свое живое копье в закрытое устье ее фарджи. И повторил упрямо:
— Кто ты? Говори!
Она молчала, закрыв глаза.
— Ну! — крикнул он, по неопытности не понимая смысла ее молчания. — Как тебя звать?
— Вольга, — сказала она негромко.
— Врешь! Вольга — жена Игоря, князя русского.
Она молчала.
— Ну! — он опять угрожающе ткнул ее фарджу своим живым копьем.
— Я Вольга, жена Игоря…
— Но ты девственна! Ты сама сказала! Говори правду! Или я…
— Я девственна…
Он наотмашь ударил ее по лицу так, что ее голова дернулась на ковре.
