«Действительно, — подумала Неля, невольно слушая разговор рыжего художника со знаменитым Буи, — почему на всех этих картинах — темень, грязь, гной?»
— А очень просто! — сказал своему собеседнику голубоглазый левит. — Художники выражают духовную суть общества. И вот эта суть, в картинах: сверху танки, а внутри — гнилье и распад! Разве не так? Каждый ребенок с детства знает, что в школе он должен говорить одно, а дома — другое. Но если нужно врать учителю, то почему не соврать матери, а потом — жене, детям? Грязь заполняет все поры этой страны, как магма кратер вулкана. И от этой гнили, грязи и духовного разврата тут все и ухнет, сгнив изнутри. А мы, как кошки, раньше других чувствуем подземные толчки будущего землетрясения.
— А может, мы рисуем все здешнее черными красками потому, что мы вообще «жиды-очернители»? — усмехнулся Буи.
— Конечно! — с насмешкой подхватил левит. — Мы испытываем так называемую «звериную ненависть ко всему русскому»! Мы хотим «закабалить русский народ»! Но самое интересное, что все эти художники, которые стоят тут, испытывают не звериную ненависть, а звериную любовь ко всему русскому! Да, да! Почему лучшие русские скульпторы — Антокольский и Иткинд — евреи? А лучший русский пейзажист — еврей Левитан? Вспомните: ведь каждая его картина — это просто объяснение в любви к России! Ни один русский художник не сравнялся с ним в этом! А ведь иудаизм вообще запрещал нам рисовать и лепить! Но стоит еврею вырваться из рамок запретов, как мы начинаем рисовать не Палестину, а Россию! Почему? Да потому, что русские художники вовсе не любят Россию так, как мы…
Кто-то из художников хмыкнул и хотел возразить, но левит жестом священника поднял руку.
— Минутку! Не будем говорить о спекулянтах, рисующих а-ля рус! Вспомним настоящих художников — Репина, Сурикова, Васнецова. Где там любовь в смысле любования, обожания? С обожанием русские художники всегда рисовали только Палестину — от Рублева до совершенно потрясного «Явления Христа народу» Иванова. Это же просто русская «Песнь песней» Израилю! Нет, так любить свою Россию, как Иванов Палестину, русские не могут. А могут только евреи. Но если мы при нашей тысячелетней любви к России рисуем теперь не пленительные русские пейзажи, а вот эту грязь и распад, то вы можете себе представить, сколько гноя скопилось в этой стране? И сколько огорчения в нас из-за этого!
— А вы думаете, Америка чище? — спросила молодая художница-блондинка, стоявшая позади Нели.
— А кто едет в Америку? — повернулся к ней голубоглазый. — По-моему, в Америку едут только те, кто хочет себя продать. Я, правда, сомневаюсь, купят ли там нашу русскую грязь. Но, может быть, как экзотику, и купят. А я лично хочу очиститься от всего этого.
— Даже от любви к России? — спросил у него Буи.
— О, от этого в первую очередь! — воскликнул рыжий левит. — Потому и еду в Израиль, в Кармел. Вы знаете, что такое Кармел? Это еврейское Сорренто. Надеюсь, он перебьет мою влюбленность в Вологду!
— А если нет? Если оттуда вы будете бредить Вологдой, как Иванов Палестиной? — вдруг сказал сорокалетний мужчина — толстый, как его виолончель. Обнимая ее одной рукой за гриф, он второй рукой держал самоучитель английского языка и зубрил неправильные английские глаголы.
— Что ж, это может случиться… — вздохнул левит. — Но я хотя бы вывезу туда своих детей. Не в Америку же мне ехать с ними! Вы знаете, что происходит с нашими детьми в Америке? Вы почитайте письма оттуда. Частные школы стоят бешеных денег, а в бесплатных школах — наркотики, оружие и школьная беременность. А в Израиле для детей — рай, даже американские евреи везут туда своих детей!
— Но там же обязательная армейская служба, даже для девочек! И арабы со всех сторон! И террористы! — продолжал искушать его Буи.
— Да, там армия, — согласился голубоглазый. — Но что лучше: иметь хорошую школу, прекрасный климат, свою страну и ни одного антисемита вокруг, а в восемнадцать лет пойти в армию, получить самое лучшее в мире оружие и служить среди своих? Или — уже в пятнадцать лет курить марихуану, а в школе напороться на нож какого-нибудь черного? А? Я для своих детей выбрал Израиль.
Неля, держа под мышкой маленький футляр со скрипкой-четвертушкой своей дочки, слушала этот разговор и жадно впитывала каждое слово. Все, что говорил этот голубоглазый, один к одному соответствовало ее ночным терзаниям. Куда везти детей? Если в Америку — где там взять деньги на их образование? А если в Израиль, то что она, учительница музыки, будет там делать? В стране, которая ведет войну, не до музыки…
— А вы знаете, какой в Израиле уровень жизни? — вдруг повернулся к левиту бородатый мужчина из другого конца очереди.
— О, конечно! — ответил тот, улыбнувшись. — Средний уровень жизни в Израиле в два раза ниже уровня жизни среднего класса в США и в три раза ниже среднего уровня в Новой Зеландии. Но кто вам сказал, что в США вы сразу попадете в средний класс?
— Ну, каждый стоит столько, во сколько он себя ценит, — тонко усмехнулся бородач и посмотрел на Нелю и на стоявшую за ней художницу-блондинку.
— О, я на свой счет не заблуждаюсь, — ответил левит. — Я просто художник. А вы, наверно, компьютерщик?
— Нет, я кинооператор, — ответил бородач с апломбом.
— О, если вы хороший оператор, то в Австралии сейчас как раз кинобум! — снова встрял толстяк с виолончелью, отрываясь от зубрежки неправильных глаголов. — А я настроился на Южную Африку.
— Куда? Куда? — изумленно спросила Неля.
— Йоханнесбург, — сказал толстяк. — Во-первых, там отличный климат. Во-вторых, на зарплату инженера там можно иметь виллу, прислугу, «мерседес» и даже яхту. А в-третьих, я слышал, что просто за то, что вы приезжаете в Южную Африку, тамошняя еврейская община сразу дает вам 50 тысяч долларов. Так им нужны евреи!
— Зачем? — поинтересовался Буи.
— Ну, я не знаю… — затруднился с ответом толстяк.
— А вы инженер? — заинтересовалась им художница-блондинка.
— Нет, я струнник, — сказал толстяк.
— В каком смысле?
— Ну, в прямом. Я играю на всех струнных инструментах. Впрочем, и на ударных тоже. Я концертмейстер Саратовского филармонического оркестра.
— А-а-а! — протянул кинооператор. — Тогда вам действительно в Южную Африку нужно ехать. Там большой спрос на струнников. — И опять посмотрел на Нелю и блондинку — понравилась ли им его тонкая шутка.
Но блондинка уже и сама потеряла интерес к будущему южноафриканцу, а тот, совершенно не обидевшись на заносчивого кинооператора, вздохнул:
— Да… Прямо не знаю, куда ехать…
— Потрясающе! — сказал Буи. — Евреи стоят в Москве, в Новодевичьем монастыре, и выбирают: Израиль, Америка, Южная Африка! Слышал бы мой папа!
— Разве он жив? — удивился голубоглазый.
— Нет, — грустно сказал художник. — Он в Бабьем Яре.
