И стали мы туда ходить. А там вся эта кремлевская тусовка. Вы никогда не были на этом турнире? Очень европейское местечко. На полу, конечно, ковры. Все чистенько. Для VIP отдельный вход и отдельные трибуны, мы там с нормальными людьми не встречались. Несколько теннисных площадок — левый корт, правый корт, центральный. Мы, конечно, на центральном, это самое хорошее место. С кортов такие коридорчики и переходы, по ним организована подача пищи для спецгостей. Все цивилизованно — бутербродики, коньячок, напитки. Швейцары в кителях, охрана в костюмах и галстуках. Очень красиво и очень дорого. Имеющий VIP-карточку ест там бесплатно. При этом сам VIP тоже делится на центральный и боковушки. В центральном VIPе только правительство, для них огораживают лучшее место, какие-то пальмочки ставят, столики со свечками. Конечно, всегда бывает Лужков. Лужков любит теннис, он даже играл со Штеффи Граф. И выиграл. Правда, я подозреваю, что Штеффи с ним как бы не играла. Потому что я видела этот матч очень близко. Эта Штеффи — я по сравнению с ней божий одуванчик. У нее мужская фигура, нога — как две мои. Она как замахнется ракеткой — я на трибуне чувствую удар от ветра. И против нее — Лужков. Он, конечно, не жирный, но толстый. А тут нужно бить как из пушки, иначе эту Штеффи не пробьешь. Это не бабочек ловить. Я не знаю, как Ельцин играет, его в тот раз не было — может, он болел, как всегда. Хотя в VIP поговаривали, что с тех пор, как убрали Коржакова, Ельцин просто перестал бывать на соревнованиях — боится, что убьют. Во всяком случае, тогда даже на открытие турнира приехал только Лужков. И ему нужно было сказать, что, мол, вот турнир «Кубок Кремля» открыт и так далее. А микрофон не работал, подвели технари нашего мэра. И получилось: «Кубок бля-бля-бля» — сплошной мат. Мы просто выпали в осадок, все трибуны ржали и умирали. Кого я там еще видела? Конечно, Ястржембского. Он просто лапочка, такой герой-любовник всех женщин. Очень скромненько всегда появляется, даже без телефона, с пейджерком, такой скромняжка. Но что-то в нем есть. Они всегда сидят на правительственной трибуне, причем Лужков с Ястржембским никак не контактирует. Кто там еще? Стасик кого-то называл, но на самом деле мне вся политика по фигу. А вот эти два лысых еврейских мальчика, которые не то оплатили весь турнир, не то учредили призовой фонд — они мне нравились! Их итальянские костюмы, брюки-дудочки, полосочки. Я с ними флиртовала. Кажется, они организовали первый такой турнир давным-давно, чуть ли не при коммунизме. А сейчас его патронирует Лужков. И какое-то место занимают там Гусман и Николаев. Гусман тусуется и вечно берет какие-то интервью, а Николаев конкурсы проводит. И постоянно телевизионщики что-то снимают. Но главная тусовка происходит не на трибунах, а в ресторане. Там, по-моему, вообще больше жрут, чем смотрят соревнования. Во всяком случае, там в ресторане народу всегда больше, чем на теннисе. Наверно, потому, что для VIP вся еда даром. А в коридорчиках масса живой рекламы. То есть девочки ходят и духи рекламируют. Ничего особенного на самом деле, и вся эта тусовка очень быстро надоедает. Но игра меня захватывала. Когда начинаешь понимать, кто и как играет, то начинаешь болеть. Мы со Стасиком неплохо развлекались, порой он даже с меня на игру, на теннисный корт переключался. А это хорошая психотерапия, это выравнивало наши отношения. Хотя после турнира он снова завелся. Звонит постоянно. «Я тебя хочу видеть». Я говорю: нет, занята. А он понимает, что я к нему очень бережно отношусь, и пробует шантажировать. «Если не приедешь, я себе вены порежу». Детская такая фразочка, но звучит все чаще. И я понимаю, что он на этом завис, что у него это уже крутится в голове. Я говорю: да? А как ты это будешь делать? Ну, он видит, что я включаюсь, и оценивает по-своему — мол, сейчас он меня достанет. И он мне рассказывает, как он пойдет в ванную комнату, откроет воду. Я говорю: горячую или холодную? Подумал. Я, говорит, не люблю горячую, включу теплую. Потом возьму лезвие… То есть он мне устраивает эдакое кино и пугает деталями. Потому что самоубийство — это что такое? Это такой процесс, который направлен на другого человека, но через себя. Ведь самоубийство — всегда для кого-то. Жизнь не удалась? Значит, люди обижали. Тот помешал и этот. Или начальник плохой. Или жена дура. И человек не может победить их ничем, кроме самоубийства. Но зная этого мальчика и его безумную аккуратность, я спрашиваю: какое ты возьмешь лезвие — которым ты бреешься или другое? А он: «Конечно, другое! Мое же грязное, я могу заразиться! У меня будет сепсис, я потом буду два месяца лечиться!» И я замолкаю. И он замолкает. И мы молчим по телефону некоторое время. Я говорю: да, действительно, зачем тебе после самоубийства еще два месяца лечиться?
После этого разговоры о самоубийстве прекратились, началась игра в апсесивное состояние. Он стал жаловаться, что постоянно слышит мой голос и это сводит его с ума. Я спрашиваю: а о чем мы разговариваем? Он говорит: просыпаюсь по утрам, протягиваю руку и чувствую твое тело и слышу твой голос. Я спрашиваю: и что мой голос тебе говорит? Тут он несет всякую чушь: мол, я тебя люблю и так далее. А я знаю, что он терпеть не может музыку Хачатуряна, я говорю: «Хорошо, Стасик, пускай ты слышишь мой голос, но поскольку это все-таки мой голос, то я имею право выбирать, как он будет звучать, правильно?» Он говорит: конечно, имеешь. И тут я говорю очень жестко: «Пусть с этой минуты мой голос возникает только на фоне музыки Хачатуряна. Это моя воля. Вот слышишь мой голос и тут же — музыка из „Спартака“. Музыка и мой голос». Он: «Зачем? Я не хочу этого!» Я говорю: «Ах, ты не хочешь? Что ж, ты тоже имеешь полное право выбрать. Либо мой голос на фоне „Танца с саблями“, либо никаких голосов! А если и дальше будешь играть в шизофреника, я тебя вообще посажу на „Этюды“ Черни!
В общем, вот такие штуки приходится иногда проделывать с вашим братом, Николай Николаевич. А со мной, к сожалению, никто такой терапией не занимался. Разве что на занятиях по сексопатологии, но и там у меня сплошные конфликты с профессором. Я не могу слушать женщину, которая довольно хороша собой, в принципе почти красива, но безумно серьезна. Такое ощущение, что она только что вернулась с похорон всех мужчин на планете. И докладывает, как в морге:
— Мужчины по половым конституциям делятся на две категории: сильная и слабая. В каждой из них различаются три подвида — совсем слабая, средне слабая, сильно слабая. С помощью серии вопросов — где родились? были ли травмы? какие у вас эякуляции? сколько раз? как часто? есть ли поллюции? половые контакты? и прочее — сексопатолог ставит диагноз клиенту. И если вы видите, что перед вами тридцатилетний мужчина слабой половой конституции и имеет лишь пару половых контактов в месяц, то это нормально.
Я сижу и думаю: нормально так нормально. Два раза в месяц. А она продолжает:
— Такого клиента не нужно лечить от импотенции, а нужно заниматься тем, чтобы он привыкал к этому. Что в 32 года он уже будет заниматься с женщиной только раз в месяц и ему этого будет достаточно.
Я сижу и думаю: а как же с сильной половой конституцией? Мне же хочется выяснить критерии, рамки. Она говорит:
— У мужчин с сильной половой конституцией самовольный отказ от связей начинается в тридцать пять — сорок пять.
Я спрашиваю:
