Я, конечно, уже не сплю по ночам, но теперь вовсе не из-за Сильвии. Эта женщина обладает кошачьей интуицией, пытается меня развлечь своим щебетом и по ночам только сладко посапывает да мурлычет у меня под боком. Я говорил о ней с Грегори. Он сказал: «Вадим, нужно жить решительно. Давайте сразу после Пасхи, если будем живы, распишитесь с ней в римской мэрии, и я вас вместе отправлю в Америку…» Но Сильвия об этом еще не знает. «Если будем живы…» Господи! Барух Ата Адонай! Неужели Ты допустишь? Неужели тот полтавский, 1953 года, погром догоняет в Италии и меня, и всех нас, евреев?
В 1953-м, во время знаменитого «дела врачей, пытавшихся отравить вождя народов», золотым дипломом моего посвящения в еврейство стала надпись несмываемой кровельной краской на нашем крыльце: ЖИДЫ! МЫ ВАШЕЙ КРОВЬЮ КРЫШИ МАЗАТЬ БУДЕМ! О, именно для того я изучал русский и украинский языки и имел, как и положено рыжему жиденку, круглые пятерки по этим предметам, чтобы, выскочив утром из дома, легко, одним взглядом прочесть эти простые бурые слова и, еще не осмыслив всей глубины этой вековечной украинской мечты, ринуться дальше, вперед, в школу. Но тут, слава Богу, мама схватила меня за рукав, втащила назад в комнату и сказала, что ни в какую школу мы сегодня не пойдем – ни я, ни Белла.
Мы сидели дома несколько дней, и не только мы! Забаррикадировав двери и окна шкафами и буфетами, вся еврейская Полтава сидела по домам, ожидая погрома.
Мы просидели так несколько дней, уже – доносили соседи – погром начался на Подоле у Ворсклы и в Белой Беседке, откуда, по легенде, Петр Первый наблюдал за сражением со шведами и где теперь украинские черносотенцы лихо громили и жгли еврейские дома и убили еврейскую девочку, – когда по радио вдруг объявили о смерти вождя всех народов.
Мы отодвинули комод от двери, открыли ставни. Стоял солнечный морозный день. Вдали траурно ревели заводские и фабричные трубы. Мы подождали еще пару дней. Потом папа завел свой мотоцикл «К-124» и уехал на работу. Мама взяла две кошелки и пошла на рынок. Я увязался ее «охранять». На рынке – открытом, с прилавками, за которыми украинские продавцы в овчинных тулупах и валенках прихлопывали варежками над желтыми тарелками мороженого молока, смальцем, салом и другим товаром, – черные раструбы репродукторов вещали о разоблачении провокаторши Тимошук и заговора империалистических разведок, которые хотели разрушить крепкий союз и дружбу всех советских народов.
Моя золотая мама весело шла вдоль этих мясных и молочных рядов и напрямки спрашивала у продавцов:
– Ну, як тэпэр будэ з жидами?
Но они отводили глаза:
– Та мы шо… Мы ничого нэ знаем…
Господи, тот погром ты усмирил смертью Сталина. Но неужели теперь, здесь, в Италии?..
68
Как говорят на Востоке, сколько раз ни скажи слово «халва», во рту слаще не станет. Елена всю жизнь изучала итальянский язык, итальянскую историю и искусство, знала наизусть половину итальянских опер, видела итальянские фильмы и фильмы об Италии, и все-таки – когда она попробовала Италию «на вкус» – Италия ее ошеломила. Все оказалось именно таким, каким представлялось по фотографиям и виделось на киноэкране и во снах, и все же… и все же эффект был как при переходе из обычного двухмерного кинотеатра с его плоским изображением в кинотеатр стереоскопического видения. Нет! Сильнее! Потому что в стереоскопическом кино вы лишены запахов и температуры предметов, и вы принуждены видеть только то, что вам показывают…
Перелетев из промороженной мартовской Москвы в апрельский Рим, Елена ощутила себя весенней почкой, раскрывшейся трепетным и нежным цветком. Она бродила по городу, впитывая, как губка, и солнце в небе, и тепло римской архитектуры, и витрины магазинов; она шла как сомнамбула, как ходят во сне, блаженно улыбаясь неизвестно чему и больше всего боясь, что она сейчас проснется в своей комнате на Миусской – с замороженным окном и двумя электрическими обогревателями. Но сон не кончался, нет, это было наяву – итальянская речь, которую она понимала как свою, скульптуры и стены, которые можно потрогать руками, и фонтаны, в которых можно мочить руки и даже ноги…
Боже мой, у нее кружилась голова от счастья! Ну за что, за что ей так повезло в жизни? Чем она лучше миллионов российских женщин, которые, так и не увидев этого рая, проживут всю жизнь в Сибири, на Урале или пусть даже в Москве – в снегу, в ботах, в ватниках и среди угля-антрацита, который ее мама ведрами носит из сарая, чтобы топить печь?.. Или, наоборот, чем они, русские женщины, хуже ее и этих итальянок?
Винсент, дорогой, милый! Если я обижалась на тебя в Москве, прости меня! Если ты думаешь, что я ревную тебя к твоей жене, – забудь! Если ты беспокоишься, что я тут скучаю одна, – окстись! Мне хорошо, мне так хорошо, что я все время ловлю себя на желании вальсировать по тротуарам, по пьяцца Навона и у фонтана Треви!
Террористы? Митинги? Демонстрации? Забастовки? Неужели, дорогой? А я их не видела, не замечала…
Поехать в Ладисполи? Ну конечно, аморе, с тобой куда угодно!
Яша Пильщик? Этот мальчик, которого мы лечили в Москве? Да, припоминаю… Ты не хотел с ним встречаться и всюду подставлял меня… Знаешь, у меня какая-то аберрация памяти, я почти ничего не помню из своей московской жизни… Чем я там занималась? Ах да, я же работала на радио, читала в эфир какие-то дурацкие тексты… Господи, подумать только – там, в Радиокомитете, сотни людей сочиняют тексты на десятках языков – итальянский, английский, французский, немецкий, норвежский, датский и так далее до самой Японии; они редактируют эти тексты, утверждают их в цензуре, записывают на магнитку и пускают в эфир – тысячи людей заняты этим: дикторы, авторы, редакторы, цензоры, техники! Но Боже мой, неужели во всей Европе найдется хоть один сумасшедший, который ловит по радио Москву и слушает: «Говорит Москва! Сегодня Леонид Ильич Брежнев вручил переходящее Красное знамя животноводам Кемеровской области. Доярки Кемеровской области, перевыполнив взятые на себя социалистические обязательства, надоили…»?
Amore, что за прелестный городок этот Ладисполи! Игрушечный! А фонтан на центральной площади просто как на театральной сцене! Только почему здесь такое количество наших туристов? Это не туристы? Эмигранты? Неужели их столько? Нет, я знала, что есть эмиграция, но чтобы – столько?! Это же просто какая-то Одесса!.. Их десять тысяч?!! Ты шутишь!..
– Яков, здравствуйте! Вот видите, я же обещала, что приеду, и приехала. Как вы тут устроились? Нет, я не одна, мой друг отъехал в магазин. Знаете что? Приходите к нам в гости. Да, мы сняли тут небольшую виллу, ведь скоро летний сезон. Это прямо на море – виа Санта-Елена, 160, запомните? Санта-Елена, 160, вилла «Примавера». Приходите сегодня на ужин. Сегодня у вас дежурство? Концерт? Во сколько? В семь? Приходите после концерта. В десять вечера? Замечательно, в десять мы будем вас ждать. До свидания!
Винни, а вот и ты! Вот видишь, аморе, я все делаю, как ты говоришь. Я тебя слушаюсь во всем. Поцелуй меня! Он придет к нам в десять вечера. Какая прелестная у нас вилла! Ti amo, hi la lingua calda! Sfondatemi! Дай мне поцеловать, я его так люблю! Mi fai impazzire! Mi hai empito! Еще, еще!.. Рer favore, аncora!.. Ancora! Piu profondo!.. Il tuo e il piu grande che ho mai visto! Я тебя укусила? Неужели? Знаешь, а мне нравится вкус твоей крови. Ti vorrei mangiare per colazione! Я б тебя просто съела на завтрак… Sprodami! Muoio! M’amazzi! Sfondatemi! E tanto buono! Ancora! Ancora! Vengo! Vengo! Sono uno fontana!
[60]
Ты тоже? Уже?.. Хорошо, аморе, отдыхай… Спи… Зачем я тебя привязываю? Просто так, милый, я видела такое в кино… Fa non male, не беспокойся, это не больно… Я тебя укусила? Ничего, аморе, потерпи, твоя кровь как вино…
