Таким образом, наши газеты, радио и телевидение, возможно, сделали больше для роста терроризма, чем сами террористические организации. А та поза «объективного нейтралитета», которую занимает пресса при освещении терроризма – это, по словам Черчилля, нейтралитет между поджигателем и пожарным – нейтралитет, который только на руку террористам. Так, при похищении самолета компании «Люфтганза» в 1977 году террористы услышали в радионовостях, что командир самолета передает на землю властям информацию по своему радиопередатчику. И они убили его. Аналогичный инцидент случился при штурме Иранского посольства в Лондоне, захваченного палестинскими террористами. Внезапно все телепрограммы страны прервались прямым репортажем о начале штурма посольства полицией. По счастью, террористы в это время не смотрели телевидение, иначе они расстреляли бы заложников.
Успехи террористов в Италии объясняются неадекватными мерами безопасности, относительно легкими сроками и режимами тюремных наказаний, а также симпатией общества к «страданиям» палестинцев. Именно эти обстоятельства позволяют всем террористам – от японской «Красной армии» до палестинского «Черного сентября» – использовать Рим как международную арену действий.
В настоящее время в Италии насчитывается 215 экстремистских организаций и групп, из которых 177 квалифицируют себя как левые и 38 – как правые. Некоторые из них – «Красные бригады», «Прямое действие», «Вооруженное пролетарское ядро» (НАП) – весьма многочисленны и приобрели общенациональную известность. За последние десять лет политические экстремисты совершили в Италии около 10 тысяч покушений, а их политическое кредо сформулировано в одной фразе руководительницей западногерманской террористической организации РАФ Ульрикой Майнхоф: «Коммунизм сегодня – это и есть вооруженное насилие». Подчеркивая так называемое воспитательное значение своих террористических актов, которые они часто называют «вооруженной пропагандой», наши экстремисты любят повторять вслед за Мао Цзэдуном, что «бросать бомбы в аппарат насилия – значит врываться в мышление масс»…»
Дочитав этот текст, я посмотрел на Виктора Кожевникова:
– Круто! Молодец! Ты прочел это по «Радио Италии»?
– Нет, конечно, – ответил он.
– Почему?
– «Радио Италии» – это государственное учреждение, мы не занимаемся пропагандой. Если я прочту там такое, меня тут же выпрут на улицу…
– А зачем ты это написал?
– Я хочу, чтобы ты увез это в Штаты и напечатал где-нибудь под своей фамилией.
– Ты шутишь!
– Я тебе говорю: я, как государственный служащий, не имею права заниматься пропагандой.
– Ни хрена себе! Но это же свободный мир! И ты профессор музыки!
– Да, как профессор музыки, я могу это напечатать. Но тогда я тут же лишусь работы на радио. Что при нынешней безработице…
Громкая музыка и мегафонные выкрики прервали его.
Мы – и десятки людей вокруг нас, загоравших под солнцем, – посмотрели в сторону этого шума.
Это внизу, со стороны виа дель Корсо, на пьяцца дель Пополо выползала голова огромной демонстрации с красными знаменами, портретами Ленина, Че Гевары и транспарантами «Potere al popolo!», «Abasso il governo dei tradittori!», «Tutti allo sciopero nazionale!», «Evviva la rivoluzione!»
[48]
и т. п. Каждый раз, когда я видел в Риме такие демонстрации, у меня возникало ощущение, что я попал на какой-то карнавал или киносъемку сатирического фильма о революции, и я непроизвольно искал глазами операторские краны, кинокамеры и режиссера. Вокруг был Рим, его изобилие, сытость, прекрасные уличные кафе, пиццерии, рестораны, потоки чистеньких машин, витрины, забитые замечательной одеждой, мебелью и радиоаппаратурой, рынки с морем фруктов, овощей, мяса, птицы и рыбы, а эти демонстранты – да что им еще нужно? Нет, конечно, это все не всерьез, это спектакль, баловство, киносъемка. А если это и правда, то именно та, в которой история действительно повторяется – только как фарс…
Но теперь, после всего, что я прочел у Виктора, мне уже было не до смеха. Я вдруг ощутил, что перемещаюсь в пространстве, возвращаюсь на первомайскую демонстрацию в Москву или, что еще хуже, колонны московской первомайской демонстрации уже добрались до Рима. И холодные спазмы страха сжали мой желудок.
Между тем, заполняя воздух скандированными выкриками и мегафонными призывами своих вождей, эти колонны уже заполнили всю пьяцца дель Пополо, окружили обелиск Фламиния, и кто-то с мегафоном в руках вскочил на постамент, его зычный голос долетел даже до нашего парка.
– Что он говорит? – спросил я у Виктора.
Но он молчал и слушал оратора, голос которого все набирал и набирал высоту.
– Витя, переведи! – снова попросил я.
Он усмехнулся:
– Ты «Апрельские тезисы» Ленина помнишь? Немедленное свержение власти!.. Всеобщая забастовка!.. Вооруженное восстание!.. Только истинные марксисты могут привести рабочий класс к коммунистической революции!.. Это же Антонио Негри – наш Ленин и Троцкий в одном лице.
Я живо вспомнил своего отца, вернее – его восторги по поводу зажигательных речей Троцкого. Проклиная Ленина и большевиков, которых папа иначе как бандитами никогда не называл, и обзывая Сталина «папашкой» и «палачом», отец тем не менее буквально млел, когда рассказывал, как он слушал Троцкого на каком-то митинге: «Вот он умел говорить! Это таки был оратор! Тысячи людей слушали его не дыша! А мороз был знаешь какой? Но мы стояли не шелохнувшись…»
Похоже, что теперь, на пьяцца дель Пополо, происходило то же самое: очередной трибун с даром Троцкого, Муссолини и Гитлера буквально завораживал многотысячную толпу не столько смыслом своих выкриков – перенесите на бумагу речи этих трибунов, и вы увидите, что это сплошной, как опилки в животе у Винни-Пуха, набор патриотически-революционных пошлостей. Но голос, но позы, но жестикуляция, но магнетизм горящих глаз… Только Род Стайгер, ну и, пожалуй, Аль Пачино могли бы сыграть в кино этот темперамент и гипнотизм.
– Хорошо, Витя, – сказал я. – Но в Штатах я могу опубликовать эту статью под твоей фамилией?
– Нет, нет! – поспешно и даже испуганно ответил он. – Как ты не понимаешь? – Он показал на митинг у обелиска Фламиния. – Это же все всерьез! Ты слышал про убийство Пекорелли?
– Слышал.
– Ну вот. Дай мне слово, что моей фамилии там не будет!
Я вздохнул:
– Даю, конечно. Что он сейчас говорит? Переведи.
– Да ну их… – Витя горестно махнул рукой и пошел прочь, оставив у меня в руках текст своей неозвученной радиопередачи.
Я посмотрел ему вслед. Действительно, стоило ему бежать из СССР, а мне эмигрировать, чтобы здесь снова напороться на то же самое?
[49]
