В затянувшейся паузе пузырьки отваги выветрились из ее тела, и Елена вдруг почувствовала себя опустошенной и усталой от бесконечного молчания этого полковника, и весь его кабинет – большой, с тяжелой мебелью, с тремя правительственными телефонами, с портретом Дзержинского на стене, массивной гранитной скульптурой этого же Дзержинского за широким окном и многозначительной дубовой дверью в соседний андроповский кабинет – вдруг навалился на нее сверху. А внутрь, в ее разом сжавшиеся печень, сердце и легкие, вошел противный холодный страх. Идиотка! Как она могла забыть, выбросить из головы, исключить из вида и стереть из памяти, что КГБ не может вот так запросто и без слежки выпустить на московские улицы своего иностранного гостя – один на один с внештатной переводчицей и простой дикторшей Московского иновещания. Конечно, они вели их, вели все время – и в ресторане ДЖ, и на Тверском бульваре, и на улице Горького, и на Второй Миусской… Елена почувствовала, как от ужаса у нее непроизвольно свело колени – она вдруг отчетливо вспомнила серую «Волгу», которая торчала напротив подъезда ее дома в два часа ночи, когда они с Винсентом вышли искать такси, – в этой «Волге» тотчас погас свет, но Елена успела заметить в ней две мужские фигуры и удивиться – бандиты, что ли? Дура, какие, к черту, бандиты! Наружка то была, вот кто! Этот Иванов с точностью до минуты знает, сколько времени Винсент провел в ее постели и когда он вернулся на дачу! А она написала…
Поужинав, мы по просьбе профессора Корелли совершили пешую прогулку по Тверскому бульвару и улице Горького, после чего я на такси отвезла профессора Корелли на дачу в Горки-2 (квитанцию за проезд туда и обратно на сумму 7 р. 50 коп. прилагаю).
Подпись: Козакова Е.В.
Москва, 5 февраля 1979 г.
Иванов в третий раз перечел рапорт и поднял наконец взгляд от стола. Молодая женщина, которая сидела перед ним, была сегодня совершенно не той, какую он выбрал три недели назад из двух десятков кандидаток и инструктировал здесь же, в этом кабинете, всего десять дней назад. Тогда это была стандартная серая мышка с испуганными глазами за стеклами дешевых очков, с впалой грудкой, как у синих цыплят, которых продают в буфете, и с такой же тонкой цыплячьей шеей, болтающейся в вытянутом воротнике ее старенького свитерка-водолазки. То есть именно то, что нужно для операции, а точнее, чем не жалко пожертвовать. Потому что все остальные переводчицы с итальянского – и штатные, комитетские, и внештатные, с радио и из МИДа – были чьи-то дети: дочки послов, кремлевских аппаратчиков и партийных бонз. Если в ходе операции с такой что-то случится (а случиться должно обязательно!), то потом не оберешься шума и бед. А эта Козакова казалась просто находкой – родители какие-то трудяги бог знает где, в Ижевске, она сама в семнадцать лет прикатила в Москву и – серебряная медалистка! – пробилась сквозь блатной конкурс в Иняз, а затем и на радио, где, как он выяснил, ее буквально «схватили» за ее голос. Честно говоря, ничего особого, кроме глухой хрипотцы, он в ее голосе не услышал, но им, специалистам, конечно, виднее – они считают ее звездой эфира и утверждают, что на Западе слушают только дикторов и ведущих именно с таким тембром голоса и что, когда эта Козакова выходит в эфир, итальянская аудитория советского радио увеличивается вдвое. Но поди проверь!..
Впрочем, теперь он, кажется, начинает верить этому. Теперь перед ним сидела совершенно иная Козакова – напуганная, конечно, и съежившаяся от страха за содеянный грех, но чертовски соблазнительная – с приоткрытыми полными губками, с неизвестно откуда взявшимися упругими грудками под белой блузкой, с локонами волос над маленьким розовым ушком и дразнящей кремово-байковой шейкой. Так серый и невидный средь листвы стручок открывается ярким бутоном, так гадкий утенок вдруг превращается в царевну-лебедь. Блин, сука этот Корелли! Сволочь итальянская! Только позавчера прилетел и уже трахнул эту Козакову, да так, что она вся светится изнутри его итальянской спермой, даже губы еще не обсохли!
– Н-да… – произнес Иванов, барабаня пальцами по столу, на котором лежал ее рапорт, и стараясь не смотреть на ее влажные кремовые приоткрытые губы. – А что за документы он изучал в Институте психиатрии?
Елена смущенно потерла пальцами висок:
– Знаете, со мной что-то случилось. Я переводила ему эти документы, но потом у меня вдруг закружилась голова – может быть, от переутомления, я до этого ночь дежурила на радио. И я не буду вам врать – вы ведь все равно все знаете, – она вдруг открыто улыбнулась, глядя ему прямо в глаза, – я на какое-то время отключилась. А когда очнулась, то оказалось, что я совершенно забыла все, что переводила. Но там не было никаких военных секретов, честное слово!
Иванов молча пожевал губами. Потом встал из-за стола и прошел к окну, уставился на площадь Дзержинского. Там, внизу, вокруг памятника основателю КГБ катил поток машин и завихрялась новая московская метель, и полу серой гранитной шинели Феликса Эдмундовича словно приподнимало этой метелью. В минуты стресса или гнева Иванов всегда прибегал к этому успокаивающему пейзажу. Но из-за чего, черт побери, он вздрючил себя сейчас? Ну трахнул Корелли эту Козакову, ну и что? Разве не о том же они договаривались с Разлоговым, когда обсуждали операцию? Итальянцу нужна ассистентка, полностью, как робот, подчиненная его власти. Вот он ее и получил – теперь эта Елена будет его рабыней, партнером, любовницей и… Ладно, что с ней будет потом – это вопрос десятый, профессиональный, и его решит тот же Разлогов. А сейчас важно другое – Корелли выполнил первую часть операции, он на практике доказал свое умение не то загипнотизировать, не то заворожить человека, да так, что эта Козакова забыла не только содержание документов, которые сама же переводила ему в Институте психиатрии, но даже элементарный страх в обращении с иностранцами, табу на личные, а тем более интимные контакты с ними без прямого указания КГБ! И следовательно, все прекрасно, все идет по плану и даже с некоторым, прямо скажем, опережением графика.
И все-таки что-то, какой-то червь грыз Иванова, и он знал какой. Патриотизм. Залетный итальянец, вшивая гниль, пижон в усиках, «полезный идиот» с ходу, не говоря по-русски ни слова, трахнул русскую женщину, и он, Иванов, полковник КГБ, первый помощник самого Андропова, своими руками подложил ему эту красотку. Но что же он сам не разглядел при инструктаже ее глаза, губы, кожу и стройные ножки? А грудь! Не за ночь же она у нее выросла! Ну как же он прошляпил такой кадр! Ведь, наверное, он мог бы ее и сам, еще тогда, три дня назад – ну не здесь, конечно, не в кабинете, но, слава Богу, есть у КГБ служебные конспиративные квартиры и в Москве, и за городом. А может быть, еще не поздно? Может, взять ее сейчас и под предлогом инструктажа повезти в…
Низкий негромкий гудок прервал эти колебания. Иванов быстро взглянул на дверь в кабинет Андропова. Шеф вызывает. Правда, гудок был один, и, значит, вызов несрочный, у него есть минута. Но что вы можете сделать за минуту?
Иванов горестно усмехнулся и посмотрел на Козакову:
– Хорошо. Можете идти. Продолжайте работать.
Он заметил, как у нее изумленно распахнулись и глаза, и эти порочные влажные губы.
