— Здесь кто-нибудь есть?
Не дождался ответа и поднялся по ступенькам. Подошел к окну,
заглянул — и кинулся к двери со всех ног.
Наверное — нет, конечно! — Алене следовало бы оставаться за
оградой и продолжать играть роль засадного полка. Но она была любопытна, как
сорока, и столь же труслива, между нами говоря, однако любопытство сплошь и
рядом пересиливало трусость. Пересилило и сейчас. В одно мгновение Алена
оказалась в саду, пробежала по дорожке, взлетела по лестнице — и чуть не упала,
потому что на верхней ступеньке ей попалось под ногу что-то скользкое.
С трудом удержавшись, посмотрела, на что наступила: там
оказался белый прямоугольничек совсем простой визитной карточки с оборванным
уголком. Схватила его, машинально прочла надпись черным тонким курсивом:
Marie Ursula Vite, professeur…
(здесь как раз было оборвано)
01 47 45 12 14
И хотела отбросить карточку, но в это мгновение из окна
высунулся Габриэль и ка-ак рявкнет:
— Что вы здесь делаете, мадам?!
— Стою, — вызывающе ответила Алена, машинально сжав карточку
в кулаке. — Да, пришла и стою. Вы не кричали, вообще ничего экстраординарного
не происходило, вот я и решила посмотреть…
— Ну ладно, посмотрите. К окну подойдите. Только ничего не
трогайте. На подоконник не облокачивайтесь! Ясно вам?
— Ясно, — буркнула Алена, сунув карточку в карман брюк:
Габриэль не сводил с нее глаз, и неудобно было на его глазах бросать на землю
бумажку, хоть она тут уже лежала, когда он прошел. Или, что вовсе не исключено,
карточка выпала из его кармана? Ну и ладно, невелика ценность.
Этими незначащими размышлениями Алена пыталась отвлечь себя
от смутного страха, который клубился почему-то в желудке, поднимаясь к горлу.
Она заранее знала, что увидит какую-то ужасную вещь, но даже она не ожидала,
что это будет человек, с головой накрытый тонким синим одеялом, которое сбилось
на груди и пропиталось чем-то темным, сырым… Бледная голая рука человека была
высунута из-под одеяла и закинута за голову, а кисть согнута странной судорогой
и напоминала гусиную голову.
Алена пошатнулась и всей тяжестью навалилась на подоконник,
до которого ей было запрещено дотрагиваться…
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЗОИ КОЛЧИНСКОЙ
Разговор наш с Малгожатой происходил около полуночи, то есть
нам оставалось более двух часов ожидания. Конечно, я была вне себя от страха и
волнения, меня так трясло, что я принуждена была стиснуть зубами краешек
воротника своего платья, чтобы зубы не стучали. Однако дыхание Малгожаты было
таким ровным, что казалось — она крепко спала. К своему изумлению, я ощутила,
что и меня начало клонить в сон. Я вспомнила, что точно так же было в
предыдущей камере, где я маялась от бессонницы, пока не появилась Малгожата. И
вспомнила, как крепко я спала. А что, если и сейчас будет то же самое? Она
спит, усну и я… Мы проспим! Мы упустим время! Мы не сможем убежать, и завтра
настанет мой последний час!
Вот с этой ужасной мыслью я.., провалилась в сон, точно в
обморок. Мне снилось лицо Левушки. Отчего-то он привиделся мне в образе
египетского жреца — в белых одеждах, увенчанный венцом из нестерпимо блестящих
драгоценных каменьев. Потом на месте его появился седой историк, с которым мы
сидели в прошлой камере, ну, тот самый, который разливал баланду… Историк
строго посмотрел на меня и сказал: «Она носит свою погибель с собою, и погибель
эта заразна, словно дурная болезнь!»
При последних словах я проснулась в ужасном страхе. Я
вспомнила, как женщины наши возвращались в камеру после допросов, на которых их
насиловали. Они все были богобоязненные христианки и руки наложить на себя
боялись так же, как и я, но ходили упорные слухи, будто красная матросня —
почти поголовно сифилитики, и не раз я слышала, как женщины обсуждали между
собой: ладно еще жить опозоренной — это их крест, но если насильники заразили
их дурной болезнью, то тут уж сомневаться нечего — придется руки на себя
наложить. Лучше в адовом огне гореть, чем гнить заживо!
Словом, я проснулась с ужасным настроем и услышала
отдаленный удар часов. Он-то меня и разбудил, но я не могла понять, сколько раз
до этого отбили часы. Еще рано? Уже поздно?
— Два пробило, — раздался рядом едва слышный шепот. — Пора.
Я почувствовала, как Малгожата соскользнула с нар. В сонной тишине,
прерываемой только тягостными вздохами наших сокамерниц, звонко клацнул по полу
каблучок ее ночной туфли, и Малгожата, прошипев сквозь зубы свое любимое:
— Пся крев! — нагнулась и подхватила туфельки одной рукой. —
Придется идти босиком, — прошептала она. — Ботинки возьми.
Я их уже подобрала, стояла наготове в одних чулках.
Малгожата коснулась меня, ощупала надетую на меня
камизэльку, хмыкнула, подхватила с нар мой пыльник, лежавший у меня в головах
вместо подушки, кое-как накинула его на себя свободной рукой и прокралась к
двери, которая отчетливо выступала посреди стены, обведенная светящимся
прямоугольником: в коридоре горел яркий свет.
Это меня обескуражило, напугало. Я думала, что в соседнюю
камеру нам придется красться под покровом темноты, а не идти по свету…
— Ничего, — прошептала Малгожата, словно прочитав мои мысли,
— делать нечего, надо ухитряться. Стой, немного подождем.
Мы замерли, вслушиваясь в тишину. Судя по словам Малгожаты,
за стеной сейчас офицеры, пробираясь через подкоп, покидали свою камеру, но ни
звука Не было слышно. Впрочем, кто ж ударяется в бега с посвистом и гомоном?
Кабы они уходили нашумев, коридор был бы уже полон красных, уже всех беглецов
положили бы.
Тишина… Тишина… Почудилось мне или впрямь слышны по коридору
крадущиеся шаги?
В ночи раздался удар часов. Один раз…
Если предыдущие удары означали два часа, значит, сейчас
половина третьего! И в эту самую минуту — сердце мое чуть не выскочило! —
Малгожата протянула мимо меня руку и тихо-тихо толкнула дверь. Я поразилась —
она была не заперта! Кто мог открыть ее бесшумно? Ведь обычно ключ громко и
противно скрежетал в замке… И я вспомнила коридорного надзирателя, который
нынче приносил нам ужин. Забрав бачок, он долго ковырял ключом в скважине. Вот
именно — ковырял, но не запер дверь, а только сделал вид, будто запирает ее! И
весь вечер она была отворена, любая из наших сокамерниц могла это заметить и
если не выйти, так выглянуть в коридор, но никому такая вызывающая наглость и в
голову прийти не могла…
