Но если, приходя ко мне по ночам, Вы первым делом думаете, как отрезать мне голову, то, повторяю, какого рожна Вы именно мне диктуете свою love story и подсовываете источники, в которых можно найти крохи ее документальных свидетельств?
Часть вторая
МИНИСТР-ПРЕЗИДЕНТ
1
Париж. 18 сентября 1862 г.
Юный парижский почтальон в новеньком почтовом камзоле рысью промчался на лошади по узкой улочке Ру де Лилль и остановился у каменного забора резиденции прусского посланника. Спешившись, он набросил поводья на стойку у ворот и дернул шнур колокольчика.
Усатый служитель посольства открыл железную и по-немецки тяжелую калитку.
— Телеграмма барону Бисмарку, прусскому посланнику! — поспешно выдохнул почтальон.
— Откуда?
— Из Берлина! Срочно!
Служитель взял телеграмму.
— Но барона нет…
— Вы читайте, мсье! — пылко сказал юный француз. — Тут всего пять слов: «Periculum in mora. Depechez-vous». Вы знаете латынь? «Промедление смертельно. Срочно выезжайте!»
— Но его нет, — беспомощно повторил служитель. — Он в Samois у Трубецких…
2
В Samois-sur-Seine, а еще точнее — в имение Трубецких «Château de Bellefontaine» Бисмарк приехал после обеда, к вечеру, не зная, что именно в этот день 18 сентября в Берлине на заседании ландтага решалась судьба бюджета Пруссии на будущий год и, следовательно, судьба короля Вильгельма и всего его кабинета министров. Показывая Бисмарку шато — свой замок и парк, княгиня Анна Андреевна, мать Екатерины, сказала:
— Кэтти мне телеграфировала. Она приедет поездом завтра или послезавтра. Но мы отведем вам покои, и вы ее дождетесь…
— У вас тут прекрасно! — заметил Бисмарк, любуясь ухоженными аллеями, клумбами и тенистыми беседками.
— Конечно, — скромно улыбнулась она. — Это замок семнадцатого века, до нас он принадлежал Николя Боргезе, а теперь долина носит наше имя — долина Трубецких. Мой муж очень щедрый благотворитель. Когда он перешел в католичество, то даже построил церковь в Самуа. Я вам ее покажу, мы там крестили Катарину. А вы знаете такого русского писателя — Тургенева?
— Я слышал о нем в Петербурге. Кажется, он живет в Париже с цыганской певицей… как ее?
— С Полиной Виардо. Но свой роман «Накануне» он написал здесь, у нас. Так что оставайтесь, мы любим гостей! Кстати, вы видели вечерние газеты? В Берлине ваш парламент заблокировал военный бюджет, министры подали в отставку, король собирается отречься от престола.
Бисмарк не успел ответить — в глубине аллеи появился слуга в чулках и темно-синем камзоле. С телеграммой в обеих руках он стремглав бежал к ним от шато.
— В чем дело, Франсуа? — нахмурилась княгиня.
— Депеша мсье Бисмарку!
Бисмарк взял телеграмму.
«Промедление смертельно. Срочно выезжай. Дядя Морица Геннинга».
Подпись была условной — «дядей Морица» был Альбрехт фон Роон, и он требовал Бисмарка в Берлин.
«Однако теперь, — напишет Бисмарк в своих мемуарах, — при мысли о том, чтобы уехать отсюда и сделаться министром, мне стало не по себе, как бывает не по себе человеку, которому предстоит выкупаться в море в холодную погоду».
3
Из исторических документов
18 сентября 1862 года на заседании нижней палаты ландтага предложение короля Вильгельма и его кабинета министров о военном бюджете на 1 863 год было отвергнуто большинством 308 против 1 1 голосов, и вместо требуемых 37 мил. талеров на расходы военного министерства было утверждено всего 32 мил. Такая неслыханная дерзость против правительства поколебала положение кабинета министров, министр финансов и министр иностранных дел вышли в отставку.
Но это было лишь частью событий.
На следующий день берлинские газеты на своих первых страницах напечатали следующее заявление Бокум-Дольфса, вице-президента палаты депутатов: «Подумать только, до чего бесстыдно правительство, если оно воображает, что палата пойдет на мировую…».
Это была уже не просто дерзость, а прямое оскорбление.
4
Девятнадцатого сентября Бисмарк сел в скорый поезд Париж — Берлин, и двадцать второго был принят Вильгельмом Прусским в его резиденции Бабельсберг на реке Хафель. Этот роскошный замок в стиле неоготики Вильгельм построил тридцать лет назад, и старая немецкая строгая готика сочеталась здесь с пышным британским декором, навязанным замечательному прусскому архитектору Шинкелю все той же Августой. Впрочем, справедливости ради нужно сказать, что огромные неоготические окна придали интерьерам замка особую пышность и величественность — через них открывался совершенно роскошный вид на реку и гигантский парк, спускающийся к ней золотым осенним ковром. Да и внутренние дворцовые покои были озарены солнечным светом.
Однако настроение у Вильгельма было далеко не солнечное.
— Я не хочу править! — нервно сказал он Бисмарку, едва тот вошел в его кабинет. — Точнее: я не хочу править, если из-за этого парламента не могу действовать так, чтобы отвечать за это перед Богом, своей совестью и своими подданными! И у меня уже нет министров, готовых руководить правительством, не заставляя меня подчиняться парламенту. Поэтому я решил отречься, — и резким жестом король показал на лежащие на столе бумаги, исписанные его нервным почерком.
Бисмарк ответил, что «его величеству уже с мая известно о моей готовности вступить в министерство».
— Я уверен, — сказал Бисмарк, — что вместе со мною в кабинете министров останется и Роон, и не сомневаюсь, что нам удастся пополнить состав кабинета, даже если мой приход заставит еще кого-то из членов кабинета уйти в отставку.
Король предложил ему пройтись с ним по парку.
— Где сказано в конституции, что только правительство должно идти на уступки, а депутаты никогда? — горячился он. — Палата представителей воспользовалась своим правом и урезала бюджет! А палата господ отклонила бюджет en bloc (в целом)! Понимаете, они вообще, вообще! оставили армию без денег! Боже, была ли совершена когда-либо большая гнусность с целью осрамить правительство и сбить с толку народ?!
«У меня, — напишет впоследствии Бисмарк, — не было сомнений в том, что, в то время как король, прижатый этими обстоятельствами до последней крайности, решился, наконец, призвать меня в министерство, опасения относительно приписываемой мне консервативной прямолинейности возбуждались в нем его супругой Августой, о политических дарованиях которой он первоначально был высокого мнения; оно создавалось еще в ту пору, когда его величество на правах кронпринца мог позволить себе критиковать правительство брата, не будучи обязан показывать пример лучшего правления. В критике принцесса была сильнее своего супруга. Однако теперь, когда ему пришлось уже не только критиковать, а самому действовать, здравый смысл короля начал постепенно освобождаться из-под влияния бойкого женского красноречия; он усомнился в умственном превосходстве своей супруги, и мне удалось убедить его, что сейчас речь идет не о консерватизме или либерализме, а о том, быть ли у нас королевской власти или власть в стране перейдет к парламентскому большинству».
