Николай, конечно, был в курсе всего, что происходит в Берлине.
— Боюсь, Вильгельм отречется от власти, — произнес он.
— Вот именно, — сказал Бисмарк. — И этим подаст дурной пример всем социалистам Европы от Лондона до Москвы! Они решат, что таким образом могут избавиться от всех монархов!
— А вы роялист? — спросила Катарина.
— До мозга костей! — подтвердил Бисмарк.
14
Вечером, когда солнце опускается в море, а луна поднимается из-за Пиренеев, Бисмарк и Орловы если не верхом, то пешком гуляют по променаду. При этом Кэтти, разыгрывая расфуфыренных барынь, одевается так просто, что они смотрят на нее свысока и презрительно отворачиваются. И когда очередная напыщенная дура, сравнив одетого, как денди, Николая с этой «простушкой», явно приняла ее за содержанку и смерила уничижительным взглядом, Николай поддержал розыгрыш, сказав как можно громче:
— Ничего, мон амур! Завтра я куплю тебе выходное платье!
Кэтти засмеялась, а Бисмарк оживился:
— Кстати, про слово «ничего». В Санкт-Петербурге я брал уроки русского у одного вашего студента. Замечательный учитель, но все равно он не смог мне объяснить это понятие. Почему в ста разных случаях вы говорите «ничего». «Я вас обидел?» — «Ничего». «Вы проголодались?» — «Ничего». «Как вы живете?» — «Ничего». Но ведь ничего — это пустота, nothing!
Николай бессильно развел руками, а Бисмарк сказал:
— Кэтти, вы спрашивали, понравилось ли мне в России? Смотрите…
И Бисмарк показал им свой железный, сделанный им еще в Петербурге из ружейного шомпола, перстень, на котором по-русски было выгравировано: «НИЧЕГО».
— Это моя память о России. Когда дела идут хуже некуда или настроение швах, я смотрю на перстень и думаю: ничего, в России миллионы людей и хуже живут…
15
Сегодня это случилось.
С утра они, как обычно, ушли на прогулку подальше от Биаррица, гуляли в миндальных и тамариндовых садах, стреляли в тире, а потом, «укрывшись от людских глаз за скалами, поросшими цветущим вереском», плавали, ныряли и дурачились, как дети.
На четверть мили севернее Биаррица, в скалах у берега, они нашли узкое ущелье, и здесь, в изумрудной лагуне, Бисмарк, стоя по грудь в воде, обычно изображал скалу, а Кэтти забиралась ему на плечи и ныряла в воду, поднимая фонтаны брызг.
С берега Орлов индифферентно наблюдал за этой платонической идиллией, но ночью он в своих апартаментах с такой ревнивой энергией любил Екатерину, что Бисмарк не выдерживал, выскакивал из отеля, бежал к морю и с разбегу нырял в волны остудиться.
Однако днем он по-прежнему невозмутим, и сегодня после обеда расположился, как всегда, под окном своего гостиничного номера, а Кэтти, устроившись рядом, спросила:
— Так вы не демократ?
Бисмарк улыбнулся:
— Нет, ваша милая светлость, я не демократ и не могу быть таковым, я был рожден и воспитан аристократом!
— Пожалуйста, дядюшка! Расскажите мне о себе…
— Вообще-то, мои предки саксонские дворяне, — сказал он и поднялся, чтобы выбить трубку. — В двенадцатом веке они пришли на Эльбу через Нордмарк. Наверное, поэтому в юности я бешено влюблялся в англичанок. Одна из них была изумительно красива, почти как вы, и мы даже были помолвлены. Но я был нищим, и она вышла замуж за однорукого старика-полковника, имевшего высокую ренту, а я чуть было не застрелился…
Неожиданно из ее глаз брызнули слезы, она вскочила и набросилась на него с кулачками.
— Кэтти, что с вами? Кэтти! — изумился он. — Что случилось?
— Где? Где вы были? — зашептала она сквозь слезы. — Где вы были год назад?! — Затем порывисто отвернулась и бросилась прочь.
Бисмарк удовлетворенно раскурил свою трубку. Даже на холодной русской Неве случается ледоход. Он взял со своего подоконника чернильницу, перо и бумагу и написал Иоганне:
«С тех пор, как приехали Орловы, я живу с ними, словно мы совершенно одни на этой земле, и чуточку влюбился в эту хорошенькую госпожу. Конечно, она немного эксцентрична, в духе своих соотечественниц, но культурна и цивилизована в силу своего франко-немецкого воспитания».
16
Скорой почтой:
Samois-sur-Seine, шато Бельфонтен,
княгине Анне Трубецкой-Гудович
«Дорогая маменька, в числе наших развлечений появилось еще одно — мсье Гардер, хозяин „Hotel d’Europe“, пригласил в свой ресторан новую певичку. Теперь за ужином эта певичка с легкомысленным пером в шляпке, переходя от столика к столику, поет песенки Беранже — каждому столику на языке, соответствующем национальности отдыхающих:
Хотел бы я вино с любовью
Мешать, чтоб жизнь была полна;
Но, говорят, вредит здоровью
Избыток страсти и вина.
Советам мудрости внимая,
Я рассудил без дальних слов:
Прощай вино — в начале мая,
А в октябре — прощай любовь!..
Спев это французам по-французски, она переходит к следующему столику, к англичанам, и поет им по-английски:
В весенний день моя свобода
Была Жаннетте отдана;
Я ей поддался — и полгода
Меня дурачила она!..
Все хохочут, а у мужчин, судя по Бисмарку, даже прибавляется аппетит. Он снова заказал себе тройную порцию блюд и бутыль красного бургундского. Ты просто не представляешь, сколько он может съесть и выпить!
Держа в руке депешу, только что полученную из Берлина, Николя сказал ему:
— Барон, а вы знаете, что творится в Берлине?
Но Бисмарк, увлеченный едой и певичкой, лишь отмахнулся:
— Нет, я совершенно забыл о политике и не читаю газет.
А певичка тем временем продолжала:
Кокетке все припоминая,
Я в сентябре уж был готов…
Прощай вино — в начале мая,
А в октябре — прощай любовь!
— А зря! — сказал Николя Бисмарку. — Конфликт вашего короля и социалистов в парламенте дошел до кризиса.
Бисмарк посмотрел на меня:
— Надеюсь, меня не затребуют в Берлин. Тут певичка перешла к немцам и запела по-немецки:
Так я дошел бы до могилы…
Но есть волшебница: она
Крепчайший спирт лишает силы
И охмеляет без вина.
Захочет — я могу забыться;
Смешать все дни в календаре:
Весной — бесчувственно напиться
И быть влюбленным в декабре!
— Напрасно надеетесь, — заметил Бисмарку Николя. — Наша миссия в Берлине сообщила князю Горчакову… Вы же знаете князя?
