И поскольку Надежда угрюмо молчала, Гарик продолжал,
приободрившись:
– А так ты подсунула эту картину в Эрмитаж и
успокоилась. И черт с ним, с Жибером этим! Откровенно говоря, невелика потеря…
– А ты знаешь, какую картину я подсунула им вместо
Жибера? – металлическим голосом спросила Надежда.
– Вот как раз хотел спросить! – оживился Гарик.
– Это Шагал.
– Куда шагал? – не разобрался Гарик.
– Художник Марк Шагал, а картина называется «Скрипач на
крыше», – невинно пояснила Надежда.
– Что? Это был Шагал? – теперь уже Гарик орал как
сумасшедший.
– Угу…
– Подожди-подожди, под теми гусями оказалась картина
Шагала? Это ее ты подменила у Митьки?
– Выходит, так…
– Не может быть, – выдохнул Гарик, – не может
быть, чтобы Аристархов занимался вывозом картин. Его дело – копии. И ни за что
он не доверил бы Шагала этому лопуху Митьке!
– Уж не знаю, а факт остается фактом. Жибер пропал, а
вместо него в Эрмитаж попал Шагал.
– Ну, Надежда, ты не расстраивайся! Шагал-то небось не
меньше полумиллиона долларов стоит. В Эрмитаже его с радостью примут взамен
украденного Жибера. Очень довольны будут…
– Но откуда он взялся? – недоумевала
Надежда. – Чей он?
– Думаю, никто не признается, темное это дело. Я так
понимаю, вопрос с картинами закрыт. Об одном жалею: знал бы, что Шагала в руках
держу, по-другому бы относился…
Не успела Надежда положить трубку, как раздались дикие
звонки в дверь.
– Надежда Николаевна, к вам не дозвониться! – Лена
влетела в квартиру с вытаращенными глазами. – Что происходит?
– Не больше твоего знаю, – вздохнула
Надежда, – придется примириться и не искать причины происшедшего. Есть
вещи выше нашего понимания. Обещала я тебе помочь, а вот видишь, не получилось…
Я, Надежда Николаевна, знаю одно, – твердо начала
Лена, – этой проклятой картины у меня нет. И я понятия не имею, куда она
делась. Да, по правде говоря, и знать не хочу! И никто из меня не вытянет
никакой информации – мне нечего сказать. Денис тут звонил как-то раз, я
сказала, что если еще услышу его голос, то душу выну, а потом трубку бросила.
Больше он не пытался. Так что вопрос закрыт и забыт.
– Верно, – со вздохом согласилась Надежда. –
А все же, хотелось бы знать, куда же эта злополучная картина подевалась?
* * *
– Милая, передайте мне, пожалуйста, сахарницу!
Графиня улыбнулась, помешала кофе, добавила немного сливок
из серебряного молочника, взяла невесомый хрустящий круассан.
Ей нравилась девушка, которую привез в Мессак ее племянник
Андре, ей нравилось это легкое безоблачное утро, пламенеющие бегонии в каменных
вазах вдоль дорожки. Ей нравилось завтракать на открытой террасе, любуясь своим
парком и обмениваясь ничего не значащими фразами с близкими и милыми людьми. Ей
нравился божественный запах свежезаваренного кофе, вкус круассана с нормандским
маслом. Ей нравилось быть старой и богатой…
Пожалуй, быть молодой и богатой ей нравилось еще больше, но
это было уже очень давно, она не слишком хорошо это помнила, а значит, этого
как бы и не было.
– Милая, пройдемтесь немного, если общество старухи вам
еще не наскучило!
– Что вы, графиня. – Клод улыбнулась и помогла ей
встать из-за стола.
Графиня испытала легкое неудовольствие: девушка была из
простых, и ей не следовало называть ее графиней. Так, по титулу, может
обращаться к ней только человек титулованный, как она сама – маркиз, граф,
виконт, на худой конец… Но, впрочем, на "такие нюансы современная молодежь
не обращает внимание. Клод ей, безусловно, нравилась, несмотря на слабое
представление об этикете.
Опираясь на загорелую руку девушки, графиня шла вдоль строя
аккуратных пирамидок самшита, как вдоль строя гвардейцев на плацу. Новый
садовник восхитителен, сад в его руках стал особенно хорош.
Обойдя кусты жеманных чайных роз, они повернули к дому.
– Вам нравится шато?
– Он восхитителен! Это семнадцатый век?
– Шестнадцатый, милая. Заложен в тысяча пятьсот
тридцать пятом году.
Дом и вправду был хорош этим утром: тут и там увит славным
кудрявым плющом, белоснежные решетчатые ставни безупречно гармонируют с темным
камнем стен… жаль, что Андре не может погулять с ней, сидит в кабинете,
зарывшись, как всегда, в свои деловые бумаги.
– Пойдемте, милая, я покажу вам одну вещь, свое новое
приобретение.
Графиня прошла холл, выложенный каменной плиткой, свернула в
полутемный старый коридор, открыла дверь. Они оказались в малой гостиной,
любимой комнате графини. Над камином висела картина – мозаичная плитка,
квадратный бассейн, сидящая на его краю женщина с распущенными рыжими волосами…
Клод пыталась скрыть разочарование. Понятно: девушка обожает
современные течения в искусстве, о которых графиня знала только понаслышке,
остановившись в своем художественном развитии на Миро и Де Кирико.
– Между прочим, милая, художника звали так же, как
вас, – Клод, – графиня повернулась к девушке и смотрела на нее с тем
же доброжелательным интересом, с каким рассматривала новый сорт роз, – а
на картине изображена моя прабабка…
Графиня увидела в глазах Клод знакомый ей мгновенный огонек
удивления молодым людям всегда бывает трудно представить себе, что у этой
хрупкой миниатюрной старушки была прабабка, и прабабка эта могла сидеть
обнаженной на краю бассейна, распустив по спине бесподобную рыжую гриву…
– Да-да, – графиня смеялась одними глазами, –
эта рыжеволосая красавица – моя прабабка… Она не была графиней. Она была просто
красивой женщиной, и она позировала этому художнику, Клоду Жиберу… Честно
говоря, Клод, я тоже не родилась графиней, я пришла к этому титулу в результате
четырех замужеств. Так что у вас еще все впереди… Я не всегда была симпатичной
богатой старухой, молодость у меня была бурная и интересная, единственное, чего
мне всегда не хватало, – это свободного времени. Не понимаю, милая, как
это получалось – ведь я, кажется, никогда не работала, но я всю жизнь была
катастрофически занята. Только теперь, в восемьдесят лет, у меня появилось
свободное время, и я оценила всю его прелесть! Я могу читать книги, до которых
за всю жизнь не добралась, и – что еще приятнее – могу перечитывать те книги,
которые когда-то любила… Как старые друзья, они меня не разочаровывают. Я могу
гулять по своему парку, любоваться своими розами – напомните, милая, я велю
садовнику срезать для вас дюжину замечательных чайных роз нового сорта.
Я могу путешествовать… Но этого мне, честно говоря, не
хочется – мой любимый Мессак заменил мне весь мир, я бесконечно люблю его, и
мне хватает его для того, чтобы заполнить оставшиеся дни, как Клоду Моне
хватало на закате дней его Живерни…
