Штабель схватил со стола первое попавшееся под руку – это
оказался литровый подарочный штоф отборного армянского коньяку – и швырнул его
в направлении Вити Боксера. К счастью, Витька еще сохранил настоящую боксерскую
реакцию и, увернувшись от бутылки, как очумелый выскочил из кабинета, захлопнув
за собой дверь. Вслед за ним полетели разные мелкие и крупные предметы,
подвернувшиеся в недобрый час разъяренному авторитету.
Семен Борисович, слишком старый для того, чтобы спасаться
бегством, тихонько сидел в уголке, прикрывая голову копией.
Когда взрыв злости у Штабеля утих, Эрлих сказал:
– Сережа, не поймите меня превратно, но у вас
определенно наступила полоса неудач. Сами посудите: вместо двух холстов –
Шагала и подлинника Жибера – у вас почему-то очутились две паскудные копии
этого самого Жибера. И самое главное – никто не представляет, каким образом это
случилось, то есть вам даже наказать некого. Сережа, это перст судьбы. Вам не
кажется, что нужно сменить род деятельности?
Штабель злобно посмотрел на него налитыми кровью глазами и
ничего не ответил.
* * *
Бойцы высадили Гошу за два квартала до ателье Шоты
Джинчарадзе. Дождавшись, пока они уехали, Гоша пошел скорым шагом в сторону
ателье. Дверь открылась при его подходе сама – Шота тоже нервничал.
– Все, Шота, – выдохнул Гоша, – все, дорогой!
Финита ля комедиа!
Шота обнял его и притянул к себе. Гоша отдал ему кейс с
деньгами, прошел в заднее помещение ателье и свалился там на кушетку абсолютно
без сил. Навалилась усталость, тело казалось невесомым, но успокоительный сон
не шел.
Гоша слышал, как Шота вышел, закрыл снаружи ателье на все
замки и уехал куда-то на машине. То есть Гоша примерно представлял, куда мог
поехать Шота, осуществляя их общий план. Теперь настал его черед действовать. В
комнате горела неяркая лампа – Гоша не любил лежать в темноте. При слабом свете
он рассматривал билет на самолет до Парижа, датированный завтрашним числом и
паспорт на имя Григория Краснова с годовой шенгенской визой. Придется пожить
под чужим именем некоторое время, иначе опомнившийся Штабель начнет его
разыскивать. На первый взгляд, его смерть выглядела вполне правдоподобно, и
санитары с носилками тоже подоспели весьма кстати. Но вдруг Штабель вздумает
навести справки в больничных моргах, куда, мол, привезли двоих покойников после
перестрелки на вилле? Окажется, что никто про этих покойников ничего не знает.
И тогда Штабель может проверить списки пассажиров в аэропорту, а потом будет
разыскивать его в Европе. Четыреста тысяч долларов – сумма немалая, не скоро
Штабель ее забудет.
Что ж, был он Георгием Фиолетовым, а теперь будет Григорием
Красновым, цвет фамилии поменялся. К этому привыкнуть легко. Труднее привыкнуть
к другому: к полной перемене его дальнейшей жизни. Впрочем, что это он?
Операция еще не закончена, он еще не в Европе. Но все же, самое трудное позади.
Гоша подумал еще немножко и решил, что самым тяжелым из всего, что ему довелось
пережить, был разговор с Каримовым. Вот тогда дело висело на волоске… Лежа на
узкой кушетке в задней комнатке фотоателье, Гоша снова вспомнил весь тот
трудный разговор.
* * *
– О чем вы хотели со мной побеседовать? – спросил
Каримов, глядя на Гошу с неприязнью.
– Я знаю, какую картину вам предлагает Муса, – начал
Гоша, бросаясь в разговор, как в омут, – это украденный из Эрмитажа Жибер,
«Бассейн в гареме».
Каримов ничего не ответил, только посмотрел на Гошу, и глаза
его метали молнии из-под темных нависших бровей.
– Послушайте, господин Каримов, .– Гоша неожиданно
успокоился, потому что самое страшное было позади – он решился на
разговор, – господин Каримов, ваша… Елизавета Андреевна, представляя меня,
сослалась, вероятно, на свою подругу Лику. Мы с Ликой старые друзья, и я
попросил ее об одолжении, потому что мне очень нужно было с вами встретиться.
– Я слышал о Лике много хорошего, – Каримов
наклонил голову, – но это ничего не меняет. Ее могли обмануть, подставить…
– Уверяю вас, что действительно работаю в Эрмитаже и
много лет знаю Лику, в конце концов, это легко проверить.
– Давайте договоримся, – прервал Гошу
Каримов, – вы излагаете ваше дело в течение пяти минут. По окончании этих
пяти минут я решу, что с вами делать. Помните, меня очень просила Елизавета
Андреевна.
«Очень плохо, что я вмешиваю сюда Лику, – в отчаянии
подумал Гоша, – а этот еще хамит, да если бы не я, он выложил бы кучу
денег за копию!»
– Я мало знаком с Мусой, – начал Гоша, – но
зато я хорошо знаю… знал его приближенного человека. Его фамилия была Шмыгун.
Движением бровей Каримов дал понять, что его не интересует
ни Шмыгун, ни сам Гоша.
– Ваши пять минут скоро истекут. Учитесь излагать мысли
кратко, иначе в среде деловых людей вас не поймут, – процедил Каримов.
Ах так! Гоша начал злиться и выбросил из рукава свой главный
козырь.
– Вы думаете, что Муса предлагает вам краденого Жибера?
Так вы ошибаетесь. Этой картины у него нет, потому что никто не знает, кто ее
украл.
– Я не подтверждал, что мне предлагают краденого
Жибера, – возразил Каримов. – И позвольте спросить, а вы-то откуда
узнали о планах Мусы, если с ним незнакомы?
– Я сказал, что мало с ним знаком, а о планах его мне
известно, потому что мне он уготовил в них весьма незавидную роль. Я – тот
самый эксперт – профессор из Эрмитажа, который якобы украл картину. Но на самом
деле я ничего не крал.
– А что же в таком случае Муса хочет предложить
мне? – недоверчиво спросил Каримов.
– Если я буду подробно рассказывать, боюсь, в пять
минут не уложиться, – мстительно сказал Гоша.
– Продолжайте, я сам решу, когда вас прервать, –
наконец-то Гоша заметил, что Равиль Каримов заинтересовался.
– На следующий вечер после того, как стало известно о
пропаже картины, мы с Джеком – это Шмыгуна так называли – сидели в каком-то
баре, – начал Гоша, тщательно следя, чтобы история выглядела как можно
правдоподобнее, а для этого нужно было не врать по мелочам и, по возможности,
не уклоняться от действительных событий.
– Я, конечно, выпил, но не так много, и рассказал
Джеку, что пропажу картины умный человек мог бы использовать в своих целях. То
есть сейчас всем известно, что из Эрмитажа украли картину. И вот кто-то,
достаточно солидный, вхожий в круг богатых людей, начинает потихонечку эту
картину предлагать верным людям. А для того чтобы придать всей операции
наибольший эффект, картину, цена которой не больше пятидесяти тысяч долларов,
объявляют безумно дорогой, стоимостью до миллиона долларов. Рекламу сделать
нетрудно: найти кого-то в милиции, заплатить, он и трепанет по телевизору. А
потом, конечно, от всего отопрется, но в телевизионные новости опровержение уже
не попадет. Там больше двух-трех дней на событие не отводится.
