– Эй, Толян! – окликнул его охранник, радостно
осклабившись. – Тебе никак рыло начистили? Кто это так постарался?
– В аварию попал, – недовольно ответил Рыжий и
торопливо прошел в кабинет Штабеля.
– Хорош! – мрачно произнес шеф вместо
приветствия. – Кто ж это тебя так разукрасил? Неужели алкаш-художник так
отделал?
– Да нет, – неохотно выдавил Рыжий, – у
художника картины не было, ее по ошибке забрал этот профессор…
Аристархов, – прочел он по бумажке, чтобы не перепутать фамилию.
Эр лих, как обычно сидевший в уголке, присвистнул. Штабель с
интересом повернулся к своему консультанту:
– Семен, это – тот самый, который копиями занимается?
– Он, он, Сережа, – подтвердил консультант.
– И ты, недоумок, полез к этому профессору, никого не
спросясь?
Толян покаянно кивнул:
– Профессор, гнида, здоровый, как лось, – сказал
он жалобно.
Штабель оглушительно захохотал, Эрлих тоже вежливо
поддержал. Отсмеявшись и вытерев платком выступившие на глазах слезы, Штабель
сказал:
Ох, уморил! Ты что же, думаешь, это тебя профессор
Аристархов лично так обработал?
– А кто же? – удивленно пробасил обиженный Толян.
– Это Корней Васильич, – продолжая улыбаться,
пояснил Эрлих, – телохранитель профессора.
У Рыжего полегчало на душе: быть побитым каким-то
профессором – позор несмываемый, а телохранитель хоть и старый, а все ж таки
профессионал. Это не так стыдно.
Ты, инвалид умственного труда, – Штабель стер с лица
остатки веселья и заговорил мрачно и зло, – хоть ты развеселил нас с
Семеном, но я тебя держу не как клоуна. Ты дело провалил на все сто процентов.
Даю тебе последний шанс. Сам дело провалил – сам исправляй. Чтобы к завтрашнему
дню картина была у меня! Семен! – Авторитет повернулся к Эр лиху. –
Ты всегда все знаешь. Дай этому дебилу наводку.
Эрлих кивнул, достал из кармана мобильный телефон и сделал
несколько звонков. Говорил он вполголоса, и как Толян не прислушивался, смог
разобрать только отдельные слова. Наконец Эрлих повернулся к нему и заговорил:
– Аристархов уже отправил основную партию своих копий
во Францию, но одна картина по какой-то причине в эту партию не попала. Судя по
всему, это и есть наша вещь. Сегодня днем Аристархов встретился с одним
сотрудником Академии художеств, у которого подписана командировка в Париж. Это
не может быть простым совпадением…
– Кто? – коротким вопросом прервал Семена
Борисовича Штабель.
– Дмитрий Алексеевич Дрозд, – так же лаконично
ответил Эрлих, – улетает самолетом авиакомпании «Пулково» завтра утром в
десять ноль-ноль.
– Все понял? – Штабель повернулся к Рыжему. –
Завтра с утра будешь в аэропорту. Это твой последний шанс, если не достанешь
картину, лучше не возвращайся.
– Мне бы… – промямлил окончательно деморализованный
Толян.
– Ну что тебе еще? – Штабель явно не хотел больше
его видеть.
– Мне бы фотку его… чтобы не ошибиться…
– Да уж, постарайся на этот раз не ошибиться, –
сурово пророкотал авторитет. – Семен, достанешь этому сыну полей
фотографию этого вашего Дятла?
– Дрозда, – мягко поправил Семен Борисович, –
обязательно достану.
* * *
У жителей Петербурга (называть их в общей массе
петербуржцами не поворачивается язык, поскольку многие из них удивительно мало
соответствуют этому благородному имени), у жителей Петербурга есть много причин
гордиться своим городом. Это и неповторимая панорама Невы в обрамлении чудесных
ее берегов, гранитных набережных, исполненных строгого великолепия, и
фантастические переливы негаснущего неба белыми июньскими ночами, неба,
служащего драгоценным фоном для силуэтов Адмиралтейства и Петропавловского
шпиля, Ростральных колонн и Кунсткамеры, и непревзойденные шедевры Растрелли и
Воронихина, Кваренги и Росси, Захарова и Трезини, и многое, многое можно еще
вспоминать…
Однако у жителей Петербурга есть много причин и для горького
стыда, и для обиды за свой город. Это и пьяные бомжи на прекрасных центральных
улицах, и груды мусора в двух шагах от сказочных дворцов и сияющих огнями
магистралей, и разрытые мостовые в самом центре города, закопать и
заасфальтировать которые не могут многие годы… Одна из таких причин для стыда –
это международный аэропорт Петербурга Пулково-2. Странно, что, несмотря на
устойчивую и хорошо известную традицию советских времен делать все
международное помпезным, с размахом и показной роскошью, международный аэропорт
северной столицы напоминает внешним своим обликом железнодорожный вокзал в
захолустном райцентре – бедное, тесное, кое-как оштукатуренное здание наводит
на прилетающих неизбывную тоску и мысли о глухой провинции.
Кажется, что, завернув за угол, непременно увидишь козу на
привязи, мирно щиплющую травку, а то и свинью, почивающую в луже…
Впрочем, Митя Дрозд, искусствовед и преподаватель Академии
художеств, подъезжая к тоскливому зданию аэропорта, не слишком задумывался о
его архитектурном убожестве. Он испытывал два достаточно сильных чувства, по
сути своей весьма противоречивых: с одной стороны, он радовался выпавшей ему
поездке в Париж, с другой волновался из-за картины, которую заставил его везти
Аристархов. Он знал, конечно, что у Андрона Аскольдовича налажены с таможней
надежные связи, но тем не менее вполне естественный страх человека, который
против своей воли неожиданно стал контрабандистом, не оставлял его ни на
минуту.
Маршрутное такси высадило Дрозда возле аэропорта и повернуло
дальше, в авиагородок, где живут многие сотрудники двух петербургских
аэропортов. Митя поспешно направился в зал отлета. Регистрация пассажиров на
парижский рейс уже началась, но, как обычно, происходила невыносимо медленно.
Из четырех стоек работали только две, причем одна из них предназначалась для
каких-то мифических Очень Важных Персон (VIP по современной терминологии).
Поскольку этих персон на рядовом рейсе, естественно, не было, то девушка за
стойкой просто скучала, а все пассажиры вытянулись в огромную очередь ко второй
стойке.
По залу неторопливо двигалась уборщица, довольно
представительная дама средних лет в немарком сером халате. Она на удивление
неловко управлялась со своими инструментами – ведром и шваброй и, подойдя к
очереди ожидающих регистрации пассажиров, постоянно задевала шваброй то ноги
отлетающих, то их чемоданы. Впрочем, пассажиры в предотлетных волнениях терпели
ее как неизбежную, хотя и досадную деталь интерьера.
Митя Дрозд не был исключением. Он перебирал в памяти
необходимые дела, в который раз недобрым словом мысленно поминал Аристархова и
прикидывал, какие подарки сможет приобрести на свои небольшие валютные
средства.
В это время к нему подошла совсем молоденькая девушка в
скромном костюме, с длинными каштановыми волосами и спортивной сумкой на плече.
