– Помнишь те времена, когда ты был еще мальчиком и жил
здесь? – спросила она. – Когда ты умолял отпустить тебя в
монастырскую школу. Помнишь, чему учили тебя братья? Помнишь молитвы и
песнопения, часы, проведенные за работой в библиотеке, и часы, проведенные за
уединенной молитвой в часовне?
– Конечно помню. – К глазам опять подступили
слезы. Я так живо представил себе монастырскую библиотеку, монахов, которые
учили меня и верили, что я могу стать священником. Я увидел холодную маленькую
келью с деревянной койкой; здание монастыря и окутанный розовой тенью сад.
Господи, я не хотел сейчас думать о тех временах! Но есть вещи, которые не
забываются.
– Помнишь то утро, когда ты пошел в часовню, –
продолжала она, – встал на колени на голый мраморный пол, скрестил руки и
сказал Богу, что сделаешь все, что угодно, лишь бы он помог тебе стать хорошим?
– Да, хорошим… – Теперь уже в моем голосе
появилась нотка горечи.
– Ты сказал, что готов пройти через мученичество и
невыразимые пытки, если только они дадут тебе возможность стать хорошим.
– Да, помню. – Я увидел старых святых; услышал
гимны, которые разбили мне сердце. Я вспомнил то утро, когда мои братья
явились, чтобы забрать меня домой, а я на коленях умолял их позволить мне
остаться.
– А потом, когда ты уже лишился невинности и отправился
в Париж, ты стремился к тому же; танцуя и распевая песни для бульварной толпы,
ты хотел делать что-то хорошее.
– Так и было, – сказал я. – Доставлять им
радость означало творить добро, и мне это удавалось.
– Да, радость, – прошептала она.
– Я так и не смог объяснить Николя – ты знаешь, что он
был моим другом, – почему так важно… верить в концепцию добра, даже если
мы придумываем ее сами. Но ведь на самом деле мы ее не выдумываем – она
существует, правда?
– О да, существует. Существует, потому что мы ее
изобрели.
Меня охватила грусть. Я не мог вымолвить ни слова. Я
смотрел, как падает снег. Я сжал ее руку и почувствовал, что она целует меня в
щеку.
– Ты был рожден для меня, мой принц, – сказала
она. – Ты преодолел все испытания и закалился. Твой приход в спальню
матери в стремлении увлечь ее в мир бессмертных был лишь предзнаменованием
моего пробуждения. Я твоя истинная Мать, Мать, которая никогда тебя не
отвергнет, я тоже умерла и возродилась. Все религии мира воспевают нас с тобой,
мой принц.
– Но почему? – спросил я. – Разве такое
возможно?
– Но ведь ты и сам знаешь. Знаешь! – Она забрала у
меня шпагу и медленно осмотрела старый ремень, проведя им по ладони правой
руки. Потом бросила шпагу в ржавую кучу – последние останки моей смертной
жизни. И, словно подхваченные ветром, все эти вещи постепенно разлетелись по
заснеженному полу, пока не исчезли совсем.
– Отбрось прежние иллюзии, – сказала она. –
Свои сдерживающие факторы. В них теперь не больше пользы, чем в этом старом
оружии. Вдвоем мы превратим мифы в реальность.
Меня пронзил холод, мрачный холод недоверия и смятения; но
ее красота помогла мне справиться с ним.
– Стоя на коленях в часовне, ты хотел быть
святым, – сказала она. – Теперь же ты станешь богом. Вместе со мной.
С моих губ готовы были сорваться слова протеста. Мне было
страшно. Я весь был во власти мрачных предчувствий. Что имела она в виду?
Но тут я почувствовал, что она обхватила меня рукой, и
сквозь разбитую крышу мы взмыли вверх, поднялись высоко над башей. Яростный
ветер врезался в веки. Я повернулся к ней, правой рукой обнял ее за талию и
положил голову ей на плечо.
Ее тихий голос шепнул мне, что нужно спать. Пройдут часы,
прежде чем в той стране, куда мы направляемся – на месте первого урока, –
сядет солнце.
Урока? Я прижался к ней и внезапно опять заплакал – я
плакал, потому что заблудился и мне больше не у кого было искать помощи и
защиты. И я был в ужасе от того, что она может у меня попросить.
2. Мариус: снова вместе
Встреча состоялась на краю леса. В изорванной одежде, со
слезящимися от ветра глазами они вышли на поляну. Пандора стояла справа от
Мариуса, Сантино – слева. Из дома на другой стороне поляны показалась
долговязая фигура Маэла и едва ли не вприпрыжку помчалась к ним по скошенной
траве.
Он молча обнял Мариуса.
– Старый друг, – сказал Мариус. Но его голосу не
хватало жизни, а взгляд, обращенный мимо Маэла на освещенные окна, был пустым.
Он почувствовал, что за зданием с остроконечной двускатной крышей скрывается
просторное тайное жилище внутри горы.
И что ждет его там? Что ждет их всех? Если бы только у него
осталось хоть немного мужества; если бы он мог вновь обрести хоть мельчайшую
частицу собственной души.
– Я устал, – сказал он Маэлу. – Путешествие
отняло у меня все силы. Дай мне отдохнуть здесь еще немного. Потом я приду.
Мариус не презирал способность летать, как Пандора, и тем не
менее полет неизбежно вызывал внутреннее опустошение. А в эту ночь он оказался
как никогда безоружным и слабым. Вот почему сейчас ему было необходимо почувствовать
землю под ногами, вдохнуть запахи леса и спокойно, без помех, изучить дом.
Ветер спутал его волосы, все еще кое-где испачканные засохшей кровью. Простые
серые шерстяные брюки и куртка, найденные среди руин дома, едва ли могли помочь
ему согреться. Он плотнее закутался в тяжелый черный плащ – не потому, что так
требовалось в эту ночь, просто он никак не мог согреться и прийти в себя после
долгого пребывания на ветру.
Видимо, Маэлу не понравились его колебания, но он смирился.
Он подозрительно взглянул на Пандору, которой никогда не доверял, а потом с
открытой враждебностью уставился на Сантино, приводящего в порядок черные
одеяния и расчесывавшего превосходные, аккуратно подстриженные волосы. На
секунду их глаза встретились, Сантино злобно ощерился, а Маэл отвернулся.
Мариус не двигался – он прислушивался, размышлял. Он
чувствовал, как исцелились последние раны; его даже изумило, что он снова цел.
Как смертные должны смириться с тем, что с годами они стареют и слабеют, так
бессмертные должны осознавать, что они становятся сильнее, чем могут себе
представить. Но сейчас одна только мысль об этом выводила его из себя.
И часа не прошло с тех пор, как Сантино и Пандора помогли
ему выбраться из ледяной ямы, а теперь можно подумать, что ничего этого не
было, что он не пролежал там, раздавленный и беспомощный, десять ночей,
осаждаемый кошмарными снами о близнецах. Но теперь уже ничто не будет, как
раньше.
