Отойдя от нее на несколько шагов, я увидел груды обломков
мебели, когда-то наполнявшей дом. Сделанные руками средневековых мастеров
тяжелые скамьи и табуреты были столь прочными, что даже удивительно, как их все-таки
удалось сломать, – так мощные деревья, упавшие в лесу, остаются там
веками, покрываются мхом и становятся мостами через ручьи. Значит, вещи не
сгнили. Сохранились даже старые шкатулки и доспехи. О да, доспехи, призраки
былой славы! Сквозь пыль проглядывали цветные пятна. Гобелены. А вот они
совершенно испорчены.
Должно быть, во время революции эти вещи перенесли сюда для
сохранности. А позже лестница обвалилась.
Я подошел к одному из узких окон и выглянул наружу. Внизу,
на склоне горы, светились редкие электрические огни маленького городка. По
узкой дороге мчалась вниз машина. Современный мир… Совсем рядом – и так далеко.
Замок превратился в призрак себя самого.
– Зачем ты привела меня сюда? – спросил я. –
Мне больно видеть это, не меньше, чем все остальное.
– Взгляни на доспехи, – сказала она. – И на
то, что лежит у твоих ног. Помнишь оружие, которое ты взял с собой, когда
отправился убивать волков?
– Да. Помню.
– Посмотри на них еще раз. Я дам тебе новое оружие,
бесконечно более сильное, которым ты будешь убивать во имя меня.
– Убивать?
Я посмотрел на сваленное в кучу оружие. Оно заржавело и,
видимо, совсем пришло в негодность, за исключением старой шпаги тонкой работы –
она принадлежала моему отцу, который получил ее от своего отца, а тому ее
передал его отец, и так далее, вплоть до эпохи Людовика Святого. Господская
шпага, которой я, седьмой сын, воспользовался в то далекое утро, когда, словно
средневековый принц, выехал убивать волков.
– Но кого я буду убивать? – спросил я.
Она приблизилась. Ее милое лицо буквально светилось
невинностью. Она сдвинула брови, и на секунду на лбу образовалась маленькая
вертикальная складка, а потом лицо вновь обрело прежнюю безукоризненную
гладкость.
– Я хотела бы, чтобы ты повиновался мне, не задавая вопросов, –
ласково сказала она. – Понимание придет потом. Но ты не такой.
– Нет, – признался я. – Я никогда не мог
никому повиноваться, во всяком случае долгое время.
– Какой бесстрашный, – улыбнулась она.
Она изящно открыла правую руку; неожиданно в ней оказалась
шпага. Кажется, я почувствовал движение шпаги к ее руке – едва ощутимую
перемену в атмосфере, не более. Я пристально смотрел на нее, на усыпанные
драгоценными камнями ножны и бронзовую рукоять – разумеется, в форме креста. С
нее все еще свисал ремень, тот, что я купил специально для этой шпаги в
какое-то далекое лето, ремень из крепкой кожи и пластинок стали.
Чудовищное оружие, пригодное как для того, чтобы наносить
удары, так и для того, чтобы рубить или пронзать. Я вспомнил, насколько тяжела
была для меня эта шпага и как болела рука, когда я размахивал ею, отбиваясь от
нападавших волков.
Но откуда мне знать о таких битвах? Я рыцарем не был. Этим
оружием мне довелось воевать только со зверями. Мой единственный момент
смертной славы – и что он принес? Восхищение проклятого кровопийцы, выбравшего
меня своим наследником.
Она вложила шпагу мне в руки.
– Теперь она не покажется тебе тяжелой, мой
принц, – сказала она. – Ты бессмертен. Воистину бессмертен. Моя кровь
принадлежит тебе. И во имя меня ты будешь использовать свое новое оружие так
же, как прежде использовал эту шпагу.
Дотронувшись до шпаги, я содрогнулся, словно она до сих пор
хранила скрытое воспоминание о том, чему стала свидетелем. Я вновь увидел
волков, увидел, как сам я стою в почерневшем замерзшем лесу, готовый убивать.
И увидел себя в Париже год спустя, лишенного жизни,
бессмертного монстра, – и все по милости волков. «Убийца Волков» – так
назвал меня вампир. Он выбрал меня из толпы, потому что я победил чертовых
волков, а потом с такой гордостью гулял в подбитом их мехом плаще по зимним
парижским улицам.
Почему я до сих пор испытываю такую горечь? Разве я хочу
быть мертвым и лежать на деревенском кладбище? Я еще раз бросил взгляд в окно,
на покрытый снегом склон. Разве сейчас происходит не то же самое? Меня любят за
то, каким я был в те ранние бездумные смертные годы. И опять я спросил:
– Но кого – или что – мне убивать?
Ответа не последовало.
Я вновь вспомнил бедняжку Беби Дженкс и всех погибших
вампиров. Мне хотелось всего лишь немного повоевать с ними, но теперь все они
уничтожены. Все, кто откликнулся на вызов, – все! Я увидел, как горит дом
общины в Стамбуле; увидел древнего вампира, которого она выследила и медленно
сжигала, а он пытался сопротивляться и перед смертью проклял ее. Я опять плакал.
– Да, я отняла у тебя зрителей, – сказала
она. – Я спалила арену, на которой ты стремился блистать. Я похитила
битву! Но как ты не понимаешь, что я предлагаю тебе нечто гораздо большее, то,
о чем ты и помыслить не мог. Мой принц, я предлагаю тебе весь мир.
– Как это?
– Перестань проливать слезы по Беби Дженкс и по самому
себе. Подумай о смертных, которых следует оплакивать. Вообрази тех, кто
страдает на протяжении долгих и мрачных веков – жертв голода, лишений и
непрестанного насилия. Жертв бесконечной несправедливости и бесконечных
кровопролитий. Как же ты можешь оплакивать расу монстров, которые без
руководства и цели разыгрывают дьявольский гамбит с каждым смертным, кто
попадается им на пути!
– Я знаю. Я понимаю…
– Разве? Или стремишься уйти от всего этого и ищешь
убежища в символических играх? Символ зла в твоей рок-музыке… Это пустяки, мой
принц, сущие пустяки.
– Почему же ты не убила меня вместе со всеми
остальными? – Мне хотелось, чтобы вопрос прозвучал вызывающе, но тон
получился скорее жалким, чем воинственным. Пальцами правой руки я крепко
схватился за эфес шпаги и вообразил, что на ней до сих пор осталась засохшая
волчья кровь. Я вытянул клинок из кожаных ножен. Да, волчья кровь. – Ведь
я ничуть не лучше их. Зачем же ты нас пощадила?
Меня остановил страх. Отчаянный страх за Габриэль, Луи и
Армана. За Мариуса. Даже за Пандору и Маэла. Страх за себя самого. Любое
существо будет до последнего бороться за свою жизнь, даже если ей нет
оправдания. Я хотел жить! Всегда хотел.
