– Джесс, ты меня неправильно поняла. Я знаю, что это за
существа. И всегда знал. У меня никогда не было ни тени сомнения. Именно по
этой причине никакая сила на земле не заставит меня пойти на этот концерт. Это
ты не желаешь признать очевидное. Чтобы поверить, тебе нужно убедиться своими
глазами! Джесс, опасность весьма реальна. Лестат – именно тот, за кого себя
выдает, там будут и другие, еще более опасные. И эти другие могут узнать, кем
ты являешься на самом деле, и попытаются напасть на тебя. Пойми это наконец и
сделай так, как я прошу. Немедленно возвращайся домой.
Ей было больно от сознания собственной нечестности. Он
отчаянно пытался достучаться до ее разума, а она хотела всего лишь попрощаться.
Дэвид говорил что-то еще – что он расскажет ей все без утайки, что предоставит
ей доступ ко всем документам, что именно в связи с этим делом им всем
необходимо присутствие Джесс.
Но ее мысли блуждали. Беда в том, что она-то не может
рассказать Дэвиду «все без утайки». Ее вновь одолевала дремота, и, едва успев
положить трубку, она уже погружалась в сон. Перед ней вновь возникли блюда,
тело на алтаре… Их мать… Да, это их мать… Пора спать. Сон стучится в двери. А
потом – ехать дальше.
Сто первое шоссе. Девятнадцать тридцать пять. До начала
концерта остается двадцать пять минут.
Едва она выехала с горной дороги на Вальдо-грейд, глазам
предстало давно знакомое чудо: огромный, пестрящий разнообразием форм силуэт
Сан-Франциско на фоне возвышающихся вдалеке за черной гладью воды холмов. Перед
ней маячили башни «Золотых Ворот», ледяной ветер с залива обжигал ее обнаженные
руки, вцепившиеся в руль.
Появится ли Вампир Лестат вовремя? Ей стало смешно при мысли
о том, что бессмертному приходится быть где-либо «вовремя». Ну, она-то, во
всяком случае, будет на месте вовремя – путешествие почти подошло к концу.
Ощущение грусти, связанное с Дэвидом, Эроном и всеми, кого
она любила, исчезло. Не грустила она больше и о Великом Семействе. Осталась
только благодарность за все. И все же Дэвид, возможно, прав. Вероятно, она так
и не смирилась с холодной и пугающей правдой, а просто ускользнула в мир
воспоминаний и призраков, бледных созданий, составляющих основу снов и безумия.
Она шла прямо к призрачному дому Стэнфорда Уайта, и теперь
уже не имело никакого значения, кто в нем живет. Ее там ждут. Сколько она себя
помнит, они все время пытались сказать ей об этом.
Часть 2 - Канун дня всех святых
В наше время мало что
ценится выше таланта
понимания Сути вещей.
…
Пчела, живая пчела
об оконное бьется стекло,
не зная, что обречена.
Понимание ей не дано.
Стэн Райс «Поэма без названия»
Дэниел
Толпа, словно жидкость, плескалась между бесцветных стен
длинного изгибающегося вестибюля. Через входные двери вливался поток подростков
в костюмах, приготовленных для Хэллоуина; за желтыми париками, черными
атласными плащами – «клыки, пятьдесят центов», – глянцевыми программками
выстраивались очереди. Куда ни глянь – повсюду белые лица, ярко накрашенные
глаза и губы. Иногда на глаза попадались группы мужчин и женщин, облаченных в
настоящие одежды девятнадцатого века, с безупречно наложенным гримом и тщательно
причесанными волосами.
Женщина в бархатном платье подбросила в воздух над головой
множество розовых бутонов. По ее пепельного цвета щекам стекала нарисованная
кровь. Все рассмеялись.
Он ощущал запахи грима и пива, такие отвратительные и чуждые
теперь его восприятию. Стук бьющихся вокруг сердец отдавался в его нежных
барабанных перепонках тихим, восхитительным громом.
Должно быть, он рассмеялся вслух, потому что Арман резко
ущипнул его за локоть.
– Дэниел!
– Виноват, босс, – прошептал он, хотя не видел в этом
ничего особенного. Уж и посмеяться вслух нельзя, тем более когда вокруг столько
забавного? В любом случае никто не обращал на них внимания; все смертные
поголовно нарядились в маскарадные костюмы, и в этой толпе Арман и Дэниел
внешне ничем не отличались от остальных: два бледных, неопределенного вида
молодых человека в черных свитерах, джинсах и синих шерстяных матросских
шапочках, частично скрывавших волосы; глаза они спрятали за темными очками.
Арман выглядел рассеянным – он опять к чему-то прислушивался.
Дэниел никак не мог понять, почему он должен чего-то бояться. Он получил, что
хотел. «Вы мне больше не братья и сестры!»
Чуть раньше Арман сказал ему: «Тебе предстоит многому
научиться». Это касалось охоты, обольщения, убийства, потока крови, несущегося
сквозь его жадное сердце. Но после напрасных и неуместных мучений, которые
Дэниел пережил в момент первого убийства – тогда он за несколько секунд ощутил
всю бурю эмоций, от содрогания и чувства вины до экстаза, – он вел себя
вполне естественно для противоестественного существа.
А полчаса назад в развалинах возле парка они отыскали двух
прелестных бродяжек – в заколоченных досками помещениях заброшенной школы нашли
себе приют детишки; они спали в мешках или на половичках, а в маленьких
консервных банках готовили себе пищу, украденную со складов в Хейт-Эшбери. На
этот раз он не испытал внутреннего протеста – только жажду и все усиливающееся
ощущение неизбежности и совершенства этого акта; а еще осталось
воспоминание о необыкновенном, ни с чем не сравнимом вкусе. Скорее! Но Арман
превратил охоту в настоящее искусство, не имевшее ничего общего с лихорадочной
спешкой предыдущей ночи, когда вопрос времени имел критическое значение.
Больше всего Арману нравилось молча стоять возле
какого-нибудь дома в ожидании тех, «кто хочет умереть», а потом посылать им
безмолвный призыв. И они приходили! И в этой смерти присутствовали покой и
безмятежность. Он рассказал, что когда-то давным-давно пытался научить этому
Луи, но Луи счел такое поведение отвратительным.
И конечно же, словно загипнотизированные музыкой Крысолова
из сказки, из боковой двери показались одетые в джинсу ангелочки: «Да, ты
пришел, мы знали, что ты придешь…» Под монотонные унылые приветствия их провели
вверх по лестнице в гостиную, отгороженную подвешенными на веревках солдатскими
одеялами. Подумать только! Умереть в такой помойке, где сквозь щели в фанерных
стенах мелькают фары машин!
