В первые мгновения она не могла заставить себя прикоснуться
к этим предметам. Это все равно что осквернить могилу. Она почувствовала слабый
запах, как будто аромат духов. Ей же это не снится, правда? Нет, у нее слишком
болит голова – во сне такого не бывает. Она сунула руку в нишу и первой достала
оттуда старую куклу.
По современным стандартам тело куклы было сделано грубовато,
но форма подвижных деревянных рук и ног претензий не вызывала. Белое платье с
лавандового цвета поясом сгнило и превратилось в лохмотья. Но фарфоровое личико
с прекрасными большими голубыми глазами из папье-маше было хорошеньким, и
распущенные светлые волосы хорошо сохранились.
– Клодия, – прошептала Джесс.
Только услышав собственный голос, она осознала, что вокруг
царит тишина. В такой час на улицах прекращается всякое движение. Только
потрескивает старый паркет, да мягко, успокаивающе мерцает масляная лампа на
столике. И вновь откуда-то донеслись звуки клавикордов, на этот раз играли один
из вальсов Шопена – все с тем же, как и прежде, головокружительным мастерством.
Джесс сидела совершенно неподвижно, глядя на лежащую на коленях куклу. И ей
вдруг захотелось расчесать ей волосы, поправить пояс.
Она вспомнила кульминационный момент «Интервью с вампиром» –
гибель Клодии в Париже. Клодия, застигнутая смертоносным светом восходящего
солнца в кирпичных стенах вентиляционной шахты, откуда не могла бежать. Джесс
почувствовала тупой толчок, сердце забилось быстрее. Клодии нет, но ведь другие
остались: Лестат, Луи, Арман…
Джесс вздрогнула, словно очнувшись, и взгляд ее упал на
остальные предметы в нише. Она потянулась за книгой.
Дневник! Хрупкие, в пятнах страницы. Но коричневатые буквы
старинного написания еще можно разобрать, особенно сейчас, при ярком свете
масляных ламп. Она без труда могла переводить с французского. Первая запись
была датирована 21 сентября 1836 года.
«Это подарок Луи на мой день рождения. Он сказал, что я могу
использовать тетрадь по своему желанию, но, быть может, мне захочется
переписывать в нее понравившиеся стихи и иногда читать их ему вслух.
Я не вполне понимаю, что они подразумевают под словами “день
рождения”. Родилась ли я двадцать первого сентября на свет, или в этот день я
простилась со всем, что было во мне человеческого, и стала тем, что есть
сейчас?
Мои родители-джентльмены не желают давать мне какие-либо
объяснения на этот счет. Можно подумать, что размышлять над подобными вопросами
– признак дурного вкуса. Лицо Луи каждый раз становится озадаченным, потом
несчастным, и в конце концов он возвращается к вечерней газете. А Лестат… Он
улыбается, играет мне что-нибудь из Моцарта, а потом отвечает, пожав плечами:
“В тот день ты родилась для нас”.
Он по обыкновению подарил мне куклу – как две капли воды
похожую на меня, наряженную, как и всегда, в уменьшенную копию самого нового из
моих платьев. Он посылает за куклами во Францию и желает, чтобы я знала об
этом. Ну и что я должна с ней делать? Играть, будто я настоящий ребенок?
– Ты вкладываешь в это какой-то особый смысл? –
спросила я его сегодня вечером. – Что я сама навсегда останусь куклой?
Если мне не изменяет память, за эти годы он подарил мне уже
тридцать таких кукол. А память мне никогда не изменяет. Все куклы как две капли
воды похожи одна на другую. Если их хранить, то для меня места в спальне не
останется. Но я их не храню. Рано или поздно я их сжигаю. Я разбиваю кочергой
их фарфоровые лица. А потом наблюдаю, как огонь пожирает их волосы. Не могу
сказать, что это доставляет мне удовольствие. В конце концов, эти куклы
действительно красивы. И в самом деле похожи на меня. И все же это вошло у меня
в привычку. Кукла этого ждет. Я тоже.
И сегодня он принес мне очередную куклу, а теперь стоит в
дверях и смотрит на меня во все глаза, как будто мой вопрос резанул его, словно
нож. Лицо его внезапно так темнеет, что мне кажется, это совсем уже не мой
Лестат.
Хотела бы я его ненавидеть. Хотела бы я ненавидеть их обоих.
Но они обезоруживают меня не своей силой, но своей слабостью. Они такие
любящие! И на них так приятно смотреть. Бог мой! Как же за ними бегают женщины!
Пока он стоял и смотрел на меня, на то, как я разглядываю
куклу, я резко спросила:
– Ты доволен?
– Тебе они больше не нужны, да? – прошептал он.
– А тебе они были бы нужны, – спросила я, –
на моем месте?
Его лицо потемнело еще больше. Таким я его еще никогда не
видела. Жар бросился ему в лицо, и мне показалось, что он даже моргнул, чтобы
прояснить зрение. Свое безупречное зрение. Он вышел в гостиную. Я последовала
за ним. Откровенно говоря, мне было больно видеть его таким, но я продолжала
настойчиво его преследовать.
– Тебе они были бы нужны, – повторила я, – на
моем месте?
Он взглянул на меня, словно в испуге. Он – мужчина шести
футов ростом – испугался ребенка, который ему едва по пояс?
– Ты считаешь меня красивой? – задала я еще один
вопрос.
Он прошел мимо меня, пересек холл и вышел через дальнюю
дверь. Но я не отставала. Уже на верхней ступеньке лестницы я вцепилась в его
рукав.
– Ответь мне! – потребовала я. – Посмотри на
меня. Что ты видишь?
Он был в ужасном состоянии. Я думала, что он вырвет руку,
засмеется по своему обыкновению и вспыхнет яркой краской. Но вместо этого он
упал передо мной на колени и взял мои руки в свои. А потом грубовато поцеловал
меня в губы.
– Я люблю тебя, – прошептал он. – Я люблю
тебя!
Он произнес эти слова словно проклятие. И прочитал мне
стихи:
Закрой ей лицо;
мои глаза ослепли от слез;
она умерла молодой.
Это Уэбстер, почти уверена. Одна из тех пьес, которые так
любит Лестат. Интересно, понравится ли этот стишок Луи? А почему нет? Он
короткий, но очень красивый».
Джесс осторожно закрыла дневник. Дрожащими руками она взяла
куклу, прижала ее к груди и, слегка покачиваясь, прислонилась спиной к стене.
– Клодия, – прошептала она.
В голове у нее гудело, но она не обращала внимания. Свет
масляных ламп был таким успокаивающим, таким непохожим на резкий электрический
свет. Она сидела тихо, лаская пальцами куклу, почти как слепая, ощупывая ее
мягкие шелковистые волосы, жесткое накрахмаленное платьице. Часы снова громко
пробили, каждый звук мрачно отдавался гулким эхом. Ей нельзя терять сознание.
Необходимо заставить себя подняться. Нужно взять книгу, куклу, четки и уходить.
