Вампиры словно оцепенели от ужаса. Вдруг один из них вскочил
из-за стола, и одновременно раздался душераздирающий вопль обоих. Огонь
буквально ослепил его, как ослепил и смертных, в панике протискивавшихся мимо
него к выходу. Вампиров охватило пламя, и они погибали в неистовом и жутком
танце, широко раскидывая в стороны ноги и руки. Загорелся и дом – дымились
балки, взрывались стеклянные бутылки, в низкое небо взлетали оранжевые искры.
Неужели это сделал он? Неужели он – хочет он того или нет –
несет смерть всем остальным?
По белому лицу на накрахмаленную рубашку стекали кровавые
слезы. Он прикрыл лицо плащом в знак уважения к тому, что происходило на его
глазах: к погибающим в доме вампирам.
Нет, он не мог совершить такое, не мог. Смертные толкали его
со всех сторон, отпихивая с дороги, но он словно даже не замечал этого. Вой
сирен резанул слух. Он моргал, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в сиянии
ослепительных огней.
И тогда, в минуту жестокого прозрения, он понял, что его
вины здесь нет. Потому что увидел ту, которая сотворила весь этот кошмар!
Закутавшись в серый шерстяной плащ, она стояла в глубине темной аллеи и молча
наблюдала за ним.
И когда их глаза встретились, она тихо прошептала его имя:
– Хайман, мой Хайман!
Его разум вдруг опустел, словно кто-то одним движением
начисто стер из него все мысли. Как будто снизошедший сверху белый свет разом
уничтожил все детали. В первый момент он не чувствовал ничего, кроме
спокойствия и безмятежности. Он не слышал яростного рева пламени, не ощущал
отчаянных толчков смертных…
Охваченный непреодолимым ужасом, он просто смотрел на нее,
такую же прекрасную, изящную и утонченную, какой она была всегда. Он вспомнил
все, чему когда-либо был свидетелем, что представлял собой сам и что знал.
Перед ним распахнулось время – века и тысячелетия словно
помчались назад, к самым истокам. Первое Поколение… Он знал все. Он дрожал и
плакал. И вдруг услышал собственный голос, враждебный и обвиняющий:
– Ты!
Внезапная испепеляющая вспышка раскрыла перед ним и
позволила в полной мере ощутить ее могущество. Жар ударил в грудь, и он,
спотыкаясь, попятился.
«О боги, ты и меня убьешь!»
Но она не могла услышать его мысли! Он ударился о выбеленную
стену. Голову наполнила сильнейшая боль.
Но он не утратил способности видеть, слышать и думать!
Сердце по-прежнему билось ровно. Его не охватило пламя!
Он сосредоточился и, собрав все силы, бросился в жестокую
атаку на невидимую энергию.
– Опять замышляешь козни, моя повелительница? –
вскричал он на древнем языке. И столько человечности звучало в его голосе!
Но все закончилось. Аллея была пуста. Она исчезла.
Точнее говоря, она взлетела, поднялась вертикально вверх,
точно так же, как часто делал это и он; ее стремительное движение было
недоступно глазам. И тем не менее он ощущал, как она постепенно удаляется.
Взглянув вверх, он без усилий нашел ее взглядом – крошечная черточка,
удаляющаяся на запад среди обрывков белесого облака.
Резкие звуки заставили его вздрогнуть – вой сирен, громкие
голоса, оглушительный треск обваливающихся балок сгоревшего дома. Узкая улочка
была буквально запружена людьми, из близлежащих таверн по-прежнему доносилась
музыка. Он бросил прощальный взгляд на последнюю обитель мертвых вампиров и,
плача, пошел прочь. Сколько же минуло тысячелетий – даже не сосчитать, но
старая война все продолжается.
Вот уже много часов он бродил по темным и глухим улочкам.
В Афинах царили тишина и спокойствие. За деревянными стенами
домов спали люди. В густом, как дождь, тумане поблескивали тротуары. История
его жизни, словно гигантская свернувшаяся раковина улитки, навалилась на него
всей своей тяжестью и придавила к земле.
В конце концов он поднялся на вершину холма и вошел в
прохладный, роскошно обставленный ресторан огромного современного отеля из
стекла и стали. Все вокруг здесь было таким же черно-белым, как и он сам:
танцевальная площадка, похожая на шахматную доску, черные столы, черные кожаные
банкетки.
Никем не замеченный в мерцающем полумраке затемненного зала,
он без сил упал на скамью и дал волю слезам. Закрыв руками лицо, он плакал
долго и безутешно.
Но его не охватило спасительное безумие, как не пришло и
забвение. Он скитался во времени, вновь посещая те места, которые были ему
когда-то близки и где он жил, не зная забот. Он оплакивал всех, кого знал и
любил.
Но наихудшую боль причиняло ему удушающе тяжкое воспоминание
о том, как и когда все это началось. А истинное начало всему было положено
задолго до того давнего полудня, когда он прилег в тишине своего дома на берегу
Нила, размышляя о неизбежной необходимости ночью идти во дворец.
Все началось годом раньше, когда царь сказал ему: «Если бы
не моя возлюбленная царица, я бы и сам насладился этими двумя женщинами. И
доказал бы, что никакие они не ведьмы и что бояться их не следует. Ты сделаешь
это вместо меня».
Он словно наяву увидел перед собой столпившуюся в тревожном
ожидании знать – черноглазых мужчин и женщин в тонких льняных юбках и искусно
сделанных черных париках; одни сгрудились за резными перилами, другие гордо
расположились возле самого трона. А перед ним стоят рыжеволосые близнецы, его
прекрасные пленницы, которых он за время их заключения успел полюбить. «Я не
могу совершить такое!» И все-таки он совершил. Этого ждали от него знатные
люди, этого ожидали царь и царица, и тогда он надел ожерелье царя с золотым
медальоном, чтобы действовать от его имени. Под пристальными взглядами
близнецов он спустился по ступеням с помоста и по очереди осквернил обеих.
Конечно, такая боль не может длиться вечно.
Будь у него достаточно сил, он заполз бы в самое чрево
земли. Благословенное неведение – как он в нем нуждался! Отправиться бы в
Дельфы, побродить по высокой душистой зеленой траве. Нарвать крошечных полевых
цветов. Интересно, если подержать их под светом лампы, раскроются они перед
ним, как раскрываются навстречу лучам солнца?
Но потом он уже не хотел ни о чем забывать. Что-то
изменилось; произошло нечто, сделавшее это мгновение отличным от всех
остальных. Она очнулась от долгого сна! Он своими глазами видел ее на афинской
улице! Прошлое и настоящее слились воедино.
Его слезы высохли, он выпрямился и прислушался, размышляя о
чем-то.
На освещенной шахматной доске перед ним извивались
танцующие. Женщины улыбались ему. Быть может, в их представлении он походил на
прекрасного фарфорового Пьеро с белым лицом и нарумяненными щеками? Он взглянул
на мерцающий под потолком видеоэкран. Его разум стал таким же мощным, как и
тело.
