– Слушай море, – шептала она. – Слушай, как
раскрываются цветы. Теперь ты сможешь делать это. Если постараешься, то
услышишь, как двигаются крошечные морские существа. Ты услышишь песни дельфинов
– знаешь, они ведь поют.
Я плыл, ощущая себя в безопасности, – могущественная…
та, кого все боятся…
Забыть едкий запах горящих трупов… Слушать, как море бьется
о пляж, как отрывается розовый лепесток и падает на пол… Весь мир катится в ад,
я ничего не могу сделать, я лежу в ее объятиях и засыпаю…
– Разве так не было миллион раз, любовь моя? –
прошептала она. – Разве ты не поворачивался спиной к страданиям и смерти,
как миллионы смертных делают каждую ночь?
Темнота… Прекрасные видения – еще более красивый дворец…
Жертвы… Слуги… Сказочный образ жизни паши, императора…
– Да, дорогой мой, все, что пожелаешь. Весь мир у твоих
ног. Я выстрою для тебя множество дворцов – их руками; руками тех, кто
боготворит тебя. Это ерунда. Это самое простое. Подумай об охоте, мой принц.
Пока избиение не окончено, подумай о преследовании. Ибо они будут бежать от
тебя, но ты их найдешь.
В меркнущем свете – прямо перед приходом снов – я видел все,
о чем она говорила. Я видел, как перемещаюсь по воздуху, словно герои
древности, над расстилающейся внизу страной, где мерцают огни лагерей.
Они будут двигаться, как стаи волков, не только в городах,
но и в лесах, осмеливаясь показаться только днем, ибо только днем они будут в
безопасности. Когда наступит ночь, появимся мы и выследим их по мыслям и крови,
по произнесенным шепотом признаниям женщин, которые видели их и, возможно,
давали им приют. Они выбегут на открытую местность, стреляя из бесполезного
оружия. А мы сметем их, уничтожим одного за другим, нашу добычу, за исключением
тех, кого возьмем живыми и чью кровь отберем медленно и беспощадно.
И эта война приведет к миру? Из этой мерзкой игры вырастет
сад?
Я попытался открыть глаза. Она целовала мои веки.
Я находился во власти сна.
Голая равнина, расступающаяся земля. Что-то встает,
отбрасывая со своего пути сухие комья земли. Это существо – я. Оно идет по
равнине, над которой садится солнце. Небо еще совсем светлое. Я смотрю вниз, на
грязную тряпку, прикрывающую мое тело, но это не я. Я – всего лишь Лестат. И
мне страшно. Как жаль, что рядом нет Габриэль. И Луи. Может быть, Луи заставил
бы ее понять. О да, только Луи – Луи, который всегда знал…
И начался знакомый сон: рыжеволосые женщины у алтаря, на
котором лежит тело их матери; они готовятся съесть его; да, это их обязанность,
священное право – поглотить мозг и сердце; только им не суждено это сделать,
потому что случится нечто ужасное… Солдаты… Жаль, что я не знаю, что все это
значит.
Кровь.
Я проснулся, как от толчка. Прошло несколько часов. В
комнате стало прохладнее. Небо за открытым окном было ясным. Свет, наполнявший
комнату, исходил от нее.
– Женщины ждут, и жертвы тоже, всем им страшно.
Жертвы… У меня кружилась голова. Жертвы, должно быть, полны
ароматной крови. Мужчины, в любом случае обреченные на гибель. Молодые мужчины
– и они в моем распоряжении.
– Ну так идем же, положи конец их страданиям.
Я нетвердо поднялся. Она накинула мне на плечи длинный плащ,
менее изысканный, чем у нее, но теплый и мягкий на ощупь. Обеими руками она
пригладила мои волосы.
– Мужское – женское. Неужели больше никогда ничего не
было? – прошептал я. Я бы с удовольствием поспал еще. Но кровь…
Она протянула руку и провела пальцами по моей щеке.
– Что это – опять слезы?
Мы вместе вышли из комнаты и оказались на длинной площадке с
мраморными перилами, от которой начиналась лестница вниз, в огромный зал.
Повсюду были расставлены канделябры, и их тусклый электрический свет создавал
роскошный полумрак.
В самом центре собрались женщины – человек двести, если не
больше. Они неподвижно стояли и смотрели на нас, молитвенно сложив руки.
Несмотря на молчание, в них было что-то от варваров,
особенно на фоне европейской мебели, итальянского дерева с позолотой и старого
камина с мраморными завитками.
«История никому не нужна. Искусство никому не нужно», –
внезапно вспомнились ее слова.
Головокружение. На стенах висели полотна восемнадцатого
века, исполненные света, прозрачного воздуха, сверкающих облаков, толстощеких
ангелов и сияюще-голубого неба.
Женщины не замечали этого богатства, которое никогда им не
принадлежало и действительно ничего для них не значило. Они смотрели на
видение, появившееся на площадке, которое на миг словно растворилось, а потом,
сопровождаемое шелестом и вспышкой цвета, вдруг материализовалось у подножия
лестницы.
Послышались вздохи, они прикрывали головы руками, чтобы
защититься от нежданного света. Потом все глаза обратились к Царице Небесной и
ее принцу-консорту, стоявшим на алом ковре несколькими футами выше собравшихся.
Консорт выглядел немного потрясенным и кусал губы, стараясь понять, что же
все-таки происходит, как могла возникнуть столь жуткая смесь веры и готовности
принести кровавую жертву. Тем временем обреченных на смерть вывели вперед.
Красивые: темноволосые, темнокожие, ничуть не менее
прекрасные, чем молодые женщины. Такие крепкого телосложения мужчины с изящной
мускулатурой тысячелетиями вдохновляли художников. Чернильно-черные глаза на
смуглых, не очень чисто выбритых лицах воззрились на сверхъестественных
пришельцев, которые повелели уничтожить их братьев, и во взглядах отчетливо
читались глубоко спрятанные коварство и злоба против смертельных врагов.
Их связали кожаными ремнями – наверное, прежде
принадлежавшими им самим и десяткам других мужчин. Надо отметить, что женщины
неплохо справились, связав им лодыжки таким образом, чтобы они могли идти, но
не бежать. Они были обнажены до пояса, но только один из них дрожал – как от
гнева, так и от страха. Вдруг он начал вырываться. Двое других последовали его
примеру.
Женщины тут же обступили их плотным кольцом и заставили
опуститься на колени. При виде грубых ремней, врезающихся в смуглую кожу, во
мне возросло желание. Ну почему это так соблазнительно? Их удерживали женские
руки, крепкие жестокие руки, которые при других обстоятельствах умели быть
необыкновенно мягкими. Им не справиться с таким количеством женщин. Наконец они
с тяжелыми вздохами прекратили борьбу и подчинились неизбежному, однако взгляд,
брошенный на меня зачинщиком бунта, был гневным и обвиняющим. Рассудок
подсказывал ему, что только демоны, дьяволы, исчадия ада могли сотворить такое
с его миром, что это начало мрака, страшного мрака!
Но желание стало невыносимым.
«Ты умрешь, и это сделаю я!»
