– Ты думаешь, женщинам нужны мужчины? – спросила
она. Она подошла ближе, и свет почти неуловимо изменил ее лицо. – Ты это
хочешь сказать? Если так, то мы пощадим немного больше мужчин и будем содержать
их, чтобы женщины могли смотреть на них, как смотрели на тебя, прикасаться к
ним так, как прикасались к тебе. Мы будем содержать их там, где женщины смогут
получить их, когда захотят, и уверяю тебя, что их не будут использовать так,
как мужчины использовали женщин.
Я вздохнул. Спорить было бесполезно. Она была абсолютно
права – и совершенно заблуждалась.
– Ты несправедлив к себе, – сказала она. –
Мне известны все твои аргументы. Веками я размышляла над ними, как и над
многими другими вопросами. Ты полагаешь, что я занимаюсь этим с ограниченностью
человеческого существа. Это не так. Чтобы понять меня, ты должен мыслить
категориями способностей, о которых ты раньше и помыслить не мог. Скорее ты
постигнешь загадку распада атомов или черных дыр в космосе.
– Наверняка можно обойтись без смерти. Должен быть
способ, который восторжествует над смертью.
– А вот это, прекрасный мой, действительно
противоестественно. Даже я не могу навсегда отменить смерть. – Она
замолчала: то ли внезапно отвлеклась, то ли ее глубоко расстроили произнесенные
ею только что слова. – Отменить смерть, – прошептала она. Казалось, в
ее мысли вторглась какая-то личная печаль. – Отменить смерть… –
повторила она. Она ускользала от меня. Она закрыла глаза и поднесла пальцы к
вискам.
Она опять прислушивалась к голосам, впускала их в себя. Или
просто не могла их остановить? Потом произнесла что-то на древнем языке,
которого я не понял. Меня потрясла ее внезапная взволнованность и то, что
голоса словно отрезали ее от меня. А чуть позже она обвела взглядом комнату,
остановила его на мне, и глаза ее прояснились.
Я лишился дара речи, меня охватила грусть. Какими мелкими
всегда были мои представления о власти! Расправиться с горсткой врагов, стать
неким образом замеченным и любимым смертными; найти свое место в драме,
бесконечно более значительной, чем я сам, в драме, изучение которой заняло бы
тысячу лет у одного отдельно взятого существа. А мы неожиданно оказались вне
времени, вне справедливости, мы были в состоянии разрушить целые системы
мировоззрений. Или это просто иллюзия? Сколько людей стремились к такой власти
– в том или ином виде?
– Они не были бессмертны, любовь моя. – Ее слова
прозвучали почти как мольба.
– Но мы бессмертны по чистой случайности, –
возразил я. – Мы не должны были появиться на свет.
– Не смей так говорить!
– Ничего не могу с собой поделать.
– Это больше не имеет значения. Тебе не удается понять,
насколько все это не важно. Я не привожу тебе возвышенных причин для моих
поступков, потому что мои аргументы просты и практичны. То, как мы появились на
свет, не имеет отношения к делу. Важно то, что мы выжили. Как ты не видишь? Вот
в чем состоит истинная красота, красота, из которой родится все прекрасное на
свете, – в том, что мы выжили.
В полном отчаянии я мог лишь покачать головой. Я представил
себе музей, только что сожженный крестьянами. Почерневшие статуи на полу. Меня
захлестнуло ужасающее чувство потери.
– История никому не нужна. Искусство никому не нужно.
Эти вещи подразумевают бесконечность, которой в реальности не существует. Они
утоляют нашу потребность в создании образца, нашу потребность видеть во всем
смысл. Но в конце концов они нас подводят. Мы сами должны придавать смысл тому,
что необходимо.
Я повернулся к ней спиной. Мне не хотелось оказаться в
опьяняющей власти ее решимости, ее красоты, блеска ее угольно-черных глаз. Ее
руки легли мне на плечи, а губы коснулись шеи.
– Когда пройдут годы, когда мой сад будет в течение
долгого времени расцветать летом и засыпать зимой, когда былые волны насилия и
войн останутся лишь воспоминанием и женщины будут смотреть старые фильмы,
недоумевая, как такое могло произойти, когда каждый живущий на земле переймет
женские обычаи таким же естественным образом, каким сейчас перенимается
агрессия, – вот тогда, возможно, мужчины смогут вернуться. Постепенно их
будет становиться все больше и больше. Дети будут расти в атмосфере, не
позволяющей даже и помыслить об изнасиловании или представить себе войну. И
тогда… тогда… пусть будут мужчины. Мир будет к ним готов.
– Так не получится. Не получится.
– Почему ты так считаешь? Обратимся к природе – ведь об
этом ты просил минуту назад. Выйди в буйный сад, окружающий эту виллу,
присмотрись к пчелам в ульях и к муравьям, занятым бесконечной работой. Это
миллионы особей женского пола, мой принц. Каждая особь мужского пола является
лишь отклонением от нормы и служит производителем. Задолго до меня они пришли к
мудрому выводу о необходимости ограничения численности особей мужского пола.
А сейчас мы живем в эпоху, когда мужчины совершенно не
нужны. Скажи, мой принц, какова сейчас первостепенная функция мужчин, если не
защищать женщин от других мужчин?
– Зачем же я тебе? – отчаянно воскликнул я, вновь
поворачиваясь к ней лицом. – Почему ты избрала меня своим консортом? Ради
Бога, почему ты не убьешь меня вместе с остальными мужчинами? Выбери другого
бессмертного, какого-нибудь древнейшего, который жаждет подобной власти! Должен
быть такой. Я не хочу править миром! Не хочу ничем править! И никогда не хотел.
Выражение ее лица чуть-чуть изменилось. В нем появилась
легкая, мимолетная грусть, сделавшая ее темные глаза еще более глубокими. Губы
дрогнули, как будто она хотела что-то сказать, но не могла. И все же она
ответила:
– Лестат, если бы весь мир был уничтожен, я бы не
уничтожила тебя. По причинам, которых я и сама не понимаю, твоя ограниченность
сияет так же ярко, как и твои достоинства. Но более вероятно, что я люблю тебя,
потому что ты сочетаешь в себе недостатки всех мужчин. Агрессивный, полный
ненависти и безрассудства, ты без конца находишь красноречивое оправдание
насилию, ты – суть мужественности; и в такой чистоте есть нечто
восхитительное. Но только потому, что ее можно контролировать.
– И контролировать меня будешь ты.
– Да, дорогой мой. Я рождена для этого. Вот почему я
здесь. Пока что мир горит мужским огнем – это пожар. Но когда все встанет на
свои места, твой огонь засияет еще ярче – как факел.
– Акаша, ты только подтверждаешь мои слова! Разве ты не
считаешь, что в душах своих женщины стремятся к этому самому пламени? Господи,
неужели ты готова вмешаться даже в предначертание звезд?
