Мы долго смотрели на него, обдумывая услышанное, и наконец
поняли, что он говорит не об одержимости. И поняли также, что ему довелось
увидеть нечто такое, что оставалось только самому прийти за нами и ценой своей
жизни привести нас обратно.
Но я не поверила его словам. Как может дух обрести плоть?!
«Вы даже не догадываетесь, что произошло в нашем
царстве, – прошептал он. – Вы должны прийти и посмотреть своими
глазами. – Он замолчал, явно желая рассказать намного больше, но не
решаясь. И наконец горько произнес: – Вы обязаны исправить то, что произошло, даже
если это и не ваших рук дело!»
Однако весь ужас ситуации состоял в том, что не в наших
силах было исправить что-либо! Даже тогда мы это сознавали, мы это чувствовали.
Мы вспомнили, как наша мать стояла у пещеры, разглядывая ранки на руке.
Мекаре запрокинула голову и воззвала к злому духу Амелю,
приказывая ему прийти и исполнить ее волю. На нашем языке, на языке близнецов,
она вскричала:
«Выходи из царя и царицы Кемета и иди ко мне, Амель!
Подчинись моей воле. Ты сделал это без моего приказа».
Казалось, все духи мира смолкли и прислушались; то был зов
могущественной ведьмы; но ответа не последовало; и тогда мы почувствовали,
как отшатнулись и бросились прочь от нас духи, как будто открылось нечто
неподвластное их пониманию. Они умчались, а потом нерешительно вернулись, грустные
и растерянные, они искали нашей любви и в то же время испытывали отвращение.
«Но в чем дело? – вопрошала Мекаре витавших над ней
духов, своих избранников. – В чем дело?»
Повисла тишина. Пастухи застыли от страха, солдаты стояли
рядом в ожидании, Хайман смотрел на нас усталым, остекленевшим взглядом… И
наконец мы услышали ответ – удивленный и неуверенный:
«Амель получил то, что хотел. Амель получил плоть. Но Амеля
больше нет».
Что это могло означать? Мы ничего не понимали. Мекаре снова
потребовала от духов ответа, но их неуверенность постепенно перерастала в
страх.
«Скажите мне, что случилось! – воскликнула
Мекаре. – Поведайте мне обо всем, что известно вам! – Этот старинный
приказ использовали многие ведьмы. – Поделитесь со мной своими знаниями».
И духи снова неуверенно ответили:
«Амель попал в плоть; но Амель – не Амель; он больше не
может нам ответить».
«Вы должны пойти со мной, – сказал Хайман. –
Должны! Вы нужны царю и царице!»
Молча, не выражая никаких чувств, следил он, как я
поцеловала свою девочку и передала ее женам пастухов, которые обещали
заботиться о ней как о собственной дочери. И тогда мы с Мекаре отправились с
ним; но на сей раз мы не плакали. Мы словно уже пролили все отпущенные нам
слезы. Краткий год счастья после рождения Мириам закончился – и ужас, пришедший
к нам из Египта, опять настигал нас, чтобы поглотить навсегда.
Маарет закрыла глаза и коснулась пальцами век, а потом
взглянула на погруженных в раздумья слушателей. Никто не хотел, чтобы рассказ
прервался, хотя все знали, что этого не миновать.
Молодежь выдохлась и устала; выражение лица Дэниела уже не
было таким восторженным. Луи осунулся, его снедала потребность в крови, хотя он
и не обращал на нее внимания.
– Я больше не могу продолжать, – сказала
Маарет. – Уже почти утро; и молодым необходимо уйти под землю. Мне
нужно подготовить им путь.
Завтра ночью мы соберемся здесь и продолжим. Если, конечно,
нам позволит царица. Сейчас ее поблизости нет – я не улавливаю ни единого
свидетельства ее присутствия, не вижу ни проблеска ее отражения в чьих-либо
глазах. Либо она знает, чем мы заняты, и не имеет ничего против, либо находится
далеко и ей не до нас, и нам придется ждать, пока она не выразит свою волю.
Завтра я расскажу вам, что мы увидели по прибытии в Кемет.
Пока что можете спокойно отдыхать внутри горы. Все. С
незапамятных времен хранит она мои тайны от любопытных глаз смертных. Помните,
что даже царица не доберется до вас до заката солнца.
Мариус поднялся вслед за Маарет. Он перешел к самому
дальнему окну, в то время как остальные выходили из комнаты. Голос Маарет все
еще звучал в его ушах. Наибольшее впечатление произвели на него воспоминания об
Акаше и ненависть, которую испытывала к ней Маарет, ибо Мариус тоже ее
ненавидел. Никогда еще он так остро не ощущал, что должен был положить этому
кошмару конец, пока это было в его власти.
Но эта рыжеволосая женщина явно к этому не стремилась. Они
хотели умереть не больше, чем он. А Маарет жаждала жизни, вероятно, еще более
неистово чем любой из встреченных им бессмертных.
Но ее рассказ, казалось, подтверждал всю безнадежность их
положения. Что восстало в тот момент, когда царица поднялась со своего трона?
Какое существо держит Лестата в своих когтях? Он не мог даже вообразить этого.
Мы меняемся, не изменяясь, подумал он. Мы набираемся
мудрости, но подвержены ошибкам! Сколько бы мы ни существовали, мы остаемся
людьми – в этом и наше чудо, и наше проклятие.
Он опять увидел, как она улыбалась, когда обвалился лед. Мог
ли он сохранить свою любовь одновременно с ненавистью? Неужели в момент
величайшего унижения от него напрочь ушла ясность мысли? Честно говоря, он не
знал.
Он вдруг понял, что устал, что стремится уснуть, стремится к
комфорту, к мягкому, чувственному наслаждению – оказаться в чистой постели,
растянуться на ней, расслабиться, чтобы тело само выбрало наиболее удобное и
естественное положение, и зарыться лицом в подушку.
Небо на востоке за стеклянной стеной наполнялось мягким
бледно-голубым светом, но звезды не утратили своего блеска, хотя и казались
совсем маленькими и далекими. Как обычно бывает перед рассветом, темные стволы
секвой обрели очертания, по дому распространялся приятный запах лесной зелени.
Внизу, у самого основания склона холма, где заросшая
клевером поляна переходила в лес, Мариус увидел Хаймана. Его руки светились в
синеватом мраке, а обращенное вверх лицо походило на белоснежную безглазую
маску.
Неожиданно для самого себя Мариус поднял руку в дружеском
жесте. Хайман ответил тем же и углубился в лес.
Потом Мариус обернулся и увидел, что, как он и ожидал, в
комнате с ним остался только Луи. Он словно застыл на месте и смотрел на
Мариуса с тем же, что и прежде, выражением – как будто на его глазах миф
превратился в реальность.
Несмотря на впечатление, произведенное рассказом Маарет, все
это время его мучил только один вопрос, и теперь он задал его Мариусу:
– Вы не знаете, жив еще Лестат или нет? – В
сдержанном тоне его голоса отчетливо звучали обычные человеческие нотки
страдания и боли.
Мариус кивнул.
