А потом присущая злым духам извечная ненависть, зависть по
отношению к плоти прорвалась наконец наружу – ведь они всегда испытывали к нам
отвращение за то, что мы обладаем и телом и душой, а это, по их мнению,
недопустимо. Амель напыщенно болтал о временах, когда на земле были только
горы, океаны и леса. Он сказал, что иметь дух, заключенный в смертном
теле, – это проклятие.
Мне уже приходилось выслушивать подобные жалобы от духов, но
я никогда не придавала им значения. Впервые они заставили меня задуматься
именно там, в темнице, когда я вспоминала о зарубленных мечами людях. Я думала
о том же, о чем испокон веков думали очень многие: наверное, это действительно
проклятие – сочетание бессмертного духа и смертного тела.
Как ты сегодня сказал, Мариус, жизнь утратила всякую
ценность, она походила на издевательство. В тот момент вся моя жизнь состояла
из мрака и страдания. Все, чем я жила, потеряло смысл; ничто не могло вернуть
мне желание жить.
Но Мекаре снова заговорила с Амелем, объяснив, что она
предпочитает быть собой, а не такой, как он, – вечно парящей над землей
без пользы и дела. Ее слова вновь привели Амеля в ярость. Он завопил, что еще
покажет ей, на что способен.
«Когда я прикажу тебе, Амель! – предупредила
она. – Позволь мне выбрать подходящий момент. И тогда все узнают, на что
ты способен».
Тщеславие духа было удовлетворено, и он взлетел в темное
небо.
Три дня и три ночи держали нас в заключении. Стражи на нас
не смотрели и не приближались к нам. И рабы тоже. Фактически мы могли умереть
от голода, если бы не Хайман, царский управляющий, который собственноручно
приносил нам пищу.
Потом он рассказал нам то, что мы уже узнали от духов.
Начались великие распри и раздоры: жрецы требовали нашей казни, но царица
боялась убивать нас, опасаясь, что мы нашлем на нее духов и некому будет их
тогда остановить.
Царя случившееся заинтриговало: он считал, что от нас можно
узнать больше; способности духов возбудили его любопытство, и он размышлял, как
можно их использовать. Но царица боялась духов – с нее было достаточно и того,
что она уже видела.
В конце концов нас привели на большой открытый атрий, где
собрался весь двор.
Был полдень, царь с царицей, согласно обычаю, сделали
подношения богу солнца Ра, а нас заставили на это смотреть. Нас не волновала
торжественность церемонии – мы боялись, что доживаем свои последние часы. Я
представляла себе нашу гору, наши пещеры; представляла себе детей – красивых
сыновей и дочерей, которые могли бы у нас родиться и унаследовать наши
способности; я думала о той жизни, которой нас лишили, о почти полном
истреблении наших родных и близких. Я благодарила высшие силы, какими бы они ни
были, за то, что вижу над головой синее небо и что мы с Мекаре до сих пор вместе.
И царь заговорил. Он выглядел печальным и утомленным и,
несмотря на то что был еще достаточно молод, в тот момент больше походил на
старика. Он сказал нам, что мы обладаем великим даром, но мы плохо использовали
его и уже никому не можем быть полезны. Обвинив меня и Мекаре в лживости,
поклонении демонам и приверженности черной магии, он заявил, что собирался
сжечь нас, дабы доставить тем удовольствие своему народу, но им с царицей стало
нас жаль. Царица особенно просила пощадить нас.
Это была очевидная ложь, но одного взгляда на ее лицо
хватило, чтобы понять: она сама себя убедила в том, что говорила правду.
Конечно же, царь ей поверил. Но какая разница? Что же скрывается за такой
милостью, недоумевали мы, стараясь глубже проникнуть в их души.
И царица ласково объяснила нам, что своей великой магией мы
достали ей два ожерелья, о которых она мечтала больше всего на свете, – за
это, и только за это, она сохранит нам жизнь. Таким образом, сплетенная ею
паутина лжи разрасталась и все плотнее опутывала зерно истины.
Потом вновь заговорил царь: он пообещал, что освободит нас,
но прежде должен доказать всему двору, что мы не обладаем никакой силой, и
таким образом умиротворить жрецов.
Если же злой демон вдруг проявится и пожелает оскорбить
почитателей Ра или Озириса, то прощение будет отозвано и нас немедленно
предадут смерти. Ибо сила наших демонов умрет вместе с нами. А мы утратим право
на милосердие царицы, которое и без того вряд ли заслужили.
Разумеется, мы сознавали, что сейчас произойдет: мы прочли
это в сердцах царя и царицы. Был достигнут компромисс, и теперь нам предлагали
сделку. А когда царь снял свою золотую цепь с медальоном и надел ее на шею
Хаймана, мы поняли, что нас изнасилуют на глазах всего двора, изнасилуют как
обычных пленниц или рабынь во время войны. А стоит нам позвать духов, и мы
умрем. Вот в какой мы оказались ситуации.
«Но ради моей возлюбленной царицы, – сказал
Энкил, – я по праву наслажусь этими двумя женщинами. Я сделаю это при вас
и покажу, что они не ведьмы и их не следует бояться – они самые обыкновенные
женщины. И моему главному управляющему Хайману, моему возлюбленному Хайману
будет дарована привилегия воспользоваться этим правом вместо меня».
Двор застыл в ожидании, пока Хайман, безотрывно глядя на
нас, готовился к исполнению царского приказа. Мы пристально смотрели на него,
мысленно призывая не делать этого – не трогать беспомощных женщин, не совершать
над нами насилие на глазах у бездушных зрителей.
Мы чувствовали его боль и смятение. Мы понимали, что и ему
грозит жестокая опасность, ибо ослушание каралось смертью. Но он собирался
обесчестить нас, осквернить, растоптать, а мы, проведя всю жизнь в спокойных
солнечных горах, ничего толком не знали о том акте, который он собирался
совершить.
И все же, пока он медленно приближался к нам, я думала, я
надеялась, что он не в силах будет это сделать, что мужчина, испытывающий такие
страдания, какие в тот момент испытывал он, не сможет распалить свою страсть
для грязного дела. Но тогда я плохо знала мужчин и не понимала, что они
прекрасно умеют сочетать плотские наслаждения с ненавистью и злобой и что,
совершая тот акт, который женщины, как правило, совершают во имя любви, они
способны причинять боль.
Наши духи шумно протестовали против того, что должно было
случиться; но ради спасения своих жизней мы просили их успокоиться. Я молча
сжала руку Мекаре, давая ей понять, что нужно найти в себе силы пережить это,
что потом мы получим свободу; в конце концов, это не смерть, и мы, оставив
этих жалких жителей пустыни вместе со всей их ложью и иллюзиями, с их
идиотскими обычаями, вернемся домой.
И тогда Хайман приступил к исполнению царского приказа. Он
развязал нас и первой привлек к себе Мекаре, бросил ее на спину поверх циновок
и поднял подол ее платья… Я же стояла как пригвожденная к месту, не в состоянии
предотвратить неизбежное, а потом и меня постигла та же участь.
