Но было уже слишком поздно. Того, что произошло с царицей,
было не исправить. В доказательство возможностей духов она получила две
материальные улики, услышала как правду, так и чепуху, но ничто не шло в
сравнение с красотой мифологии ее богов, в которых она всегда заставляла себя
верить. Но духи разрушали ее хрупкую веру. Как же ей скрыться от мрачного
скептицизма души, если эта цепь доказательств не прервется?
Она нагнулась и подняла ожерелье, принесенное из могилы
матери.
«Откуда оно взялось?» – вопросила она.
Но сердце ее уже знало ответ и то, что он превзойдет все,
что она услышала прежде. Она боялась.
Тем не менее я объяснила, и она внимательно вслушивалась в
каждое мое слово. Я говорила о том, что духи способны читать наши мысли, что они
могущественны, а их размеры огромны, однако каковы они в действительности,
сложно себе представить; они могут передвигаться со скоростью мысли. Когда
Акаша вспомнила о втором ожерелье, дух увидел это и отправился его искать –
ведь если ей понравилось одно ожерелье, то должно понравиться и другое. И он
нашел его в гробнице ее матери – вероятно, вскрыл гробницу и достал его. Ибо,
несомненно, оно не могло проникнуть через камень. Это невероятно.
Но не успела я закончить свои объяснения, как до меня дошла
правда. Скорее всего, ожерелье было похищено с тела матери Акаши, и, вполне
возможно, сделал это ее отец. Оно находилось не в гробнице. Вот почему Амелю
удалось его найти. Возможно даже, что ожерелье было украдено жрецом. Так, во
всяком случае, думала Акаша, сжимая ожерелье в руке. Она возненавидела духа за
то, что он открыл ей столь страшную истину.
Итак, все иллюзии этой женщины оказались полностью
разрушенными, и она осталась наедине с чистой правдой, которую знала всю жизнь.
Задавая вопросы сверхъестественным силам, она поступила весьма опрометчиво, ибо
сверхъестественные силы дали ей ответы, с которыми она не могла смириться, но и
опровергнуть которые не могла.
«Где души мертвых?» – прошептала она, не сводя глаз с
ожерелья.
«Духи не знают», – мягко, как только могла, произнесла
я.
Страх и ужас обуяли царицу. Но потом ее ум, как всегда,
заработал над созданием пышной теории, позволяющей найти объяснение всему, что
причиняет боль, – своего рода грандиозного способа принять и смириться с
очевидным. Потаенный темный уголок в ее душе увеличивался в объеме и угрожал
поглотить ее изнутри, этого она допустить не могла. Жизнь продолжается. И она,
Акаша, – царица Кемета.
И в то же время ее переполнял гнев. Она была сердита на всех
– на родителей, учителей, на жрецов и жриц, окружавших ее в детстве, даже на
своих богов, а также на всех остальных, кто когда-либо утешал ее или говорил,
что жизнь прекрасна.
Возникла пауза, и в наступившей тишине выражение ее лица
изменилось: исчезли страх и удивление, во взгляде появились холодность,
разочарование и, наконец, злоба.
С ожерельем в руках она встала и объявила, что все наши
слова – ложь. Те демоны, с которыми мы разговаривали, намеревались свергнуть ее
и ее богов, благосклонных к ее народу. Чем больше она говорила, тем больше
верила в свои слова, тем больше захватывало ее изящество собственных верований,
тем больше поддавалась она их логике. В конце концов она расплакалась и
принялась поносить нас, тем самым отрицая мрак собственной души. Она вызывала в
памяти образы своих богов, вспоминала свой священный язык.
Но тут ее взгляд снова упал на ожерелье, и тогда злой дух
Амель, разъяренный тем, что она недовольна его подарком и снова гневается на
нас, велел нам передать ей, что если она только посмеет причинить нам хоть
малейший вред, то он станет швырять в нее все предметы, о которых она
когда-либо спрашивала, вспоминала, мечтала, которые представляла себе или
искала – будь то драгоценности, кубки, зеркала, расчески или что-либо иное.
Не грози нам такая серьезная опасность, я бы от души
посмеялась. В представлении духа это было прекрасное решение, а с человеческой
точки зрения – абсолютно нелепое. Но, разумеется, такая перспектива едва ли
могла кого-то обрадовать.
Мекаре в точности передала Акаше слова Амеля.
«Тот, кто смог достать это ожерелье, может утопить тебя в
предметах, ассоциирующихся с несчастьями, – добавила сестра уже от
себя. – Случись такое, не представляю, что сможет его остановить».
«Где он? – вскричала Акаша. – Пусть он покажется,
этот демон, с кем вы разговариваете!»
Услышав это, Амель, переполняемый тщеславием и гневом,
собрал все силы и с криком: «Я – Амель, злой дух, который пронзает!» – ринулся
на Акашу.
Он вихрем носился вокруг царицы – все происходило так же,
как когда-то с нашей матерью, только на этот раз атака была в десять раз
мощнее. Никогда я не видела подобной ярости. Казалось, все покои содрогнулись,
когда огромный дух сжался и устремился в столь тесное пространство.
Кирпичные стены трескались. Прекрасное лицо и руки царицы
покрылись крошечными ранками, кровавыми точками, похожими на следы укусов.
Она беспомощно кричала. Амель был в восторге от собственной
способности творить чудеса. А мы с Мекаре в ужасе застыли.
Мекаре приказала ему остановиться. Она осыпала его словами лести
и благодарности, сказала ему, что он просто-напросто самый могущественный из
духов, но теперь он должен ее послушаться и проявить равную своей силе
мудрость. Как только наступит подходящий момент, она позволит ему совершить
новое нападение.
Тем временем царь кинулся на помощь Акаше; к ней
подбежал Хайман; примчалась охрана. Но стоило стражам выхватить мечи, как она
приказала всем оставить нас. Мы с Мекаре смотрели на нее, безмолвно угрожая
воспользоваться силой духа, ибо больше нам ничего не оставалось. А злой дух
Амель витал над нами, издавая самый жуткий и сверхъестественный звук – громкий
хохот духа, грозящий заполнить собою весь мир.
Оставшись вдвоем в своей камере, мы не могли придумать, что
нам делать и как воспользоваться небольшим преимуществом в лице Амеля.
Что касается самого Амеля, то он нас не покидал. Он
веселился и бушевал: шелестел камышовыми циновками, заставлял колыхаться и
трепетать на ветру наши волосы и одежды – в общем, надоедал нам как мог. Но
больше всего меня пугали его хвастливые речи. Он заявлял, что любит высасывать
кровь, что, насытившись ею, он становится менее подвижным, но на вкус она очень
приятная; а когда люди совершают жертвоприношения, он спускается к алтарям
и слизывает с них кровь. Ведь в конце концов эта кровь предназначается для
него, с хохотом добавлял он.
Остальные духи питали отвращение к тому, о чем говорил
Амель. Мы обе это ощущали. За исключением нескольких духов, которые смутно
завидовали ему и хотели знать, какова кровь на вкус и почему она так ему
нравилась.
