Почему же, недоумевали мы, солдаты просто не похитили нас у
беспомощных сельчан? Зачем они уничтожили весь наш народ?
Но в этом-то и ужас! Царица обволокла свои устремления
пеленой морали, пеленой, сквозь которую сама видела не больше, чем все
остальные.
Да, она убедила себя в том, что наши люди должны умереть,
что их дикарские обычаи заслуживают этого, пусть даже они не египтяне и живут
далеко от ее дома. Ох, как же это удобно – пощадить нас и привести сюда, чтобы
наконец-то удовлетворить ее любопытство. А мы, конечно, должны быть ей
благодарны и отвечать на ее вопросы.
А за способностью к обману мы увидели разум, в котором
вполне могли уживаться подобные противоречия.
Эта царица не обладала настоящей моралью, у нее не было
этической системы, которой она могла бы руководствоваться в своих поступках.
Эта царица принадлежала к числу людей, которые чувствуют, что, вероятно, ни в
чем нет никакого определенного смысла. Но смириться с этим они не могут.
Поэтому она день за днем создавала свою этическую систему, отчаянно стараясь в
нее поверить, в то время как ее этика служила лишь для прикрытия чисто
прагматических поступков. Ее война с каннибалами, например, основывалась
главным образом на ее неприязни к подобным вещам. Народ Урука не питался
человеческой плотью, поэтому она не потерпит, чтобы в ее присутствии
совершалась подобная непристойность, – и в этом главная причина. Ибо в ее
душе всегда существовал уголок, в котором царило отчаяние. И великое желание
казаться более значительной, чем она была на самом деле.
Поймите, мы почувствовали в этой женщине не низость. Это
была юношеская убежденность в том, что при желании она способна зажечь звезды,
что она может переделать мир ради своего удобства, а также отсутствие интереса
к чужим страданиям. Она знала, что люди страдают, но задумываться над этим не
умела.
Наконец, не в состоянии смириться с масштабами этой
очевидной двойственности, мы повернулись и получше рассмотрели ее, ибо теперь
нам предстояло с ней соперничать. Ей не исполнилось еще и двадцати четырех лет,
этой царице, и в стране, ослепленной обычаями Урука, она обладала абсолютной
властью. Она была слишком хорошенькой, чтобы считаться настоящей красавицей,
потому что ее приятная красота затмевала все признаки величия или глубокой
тайны; а голос ее все еще был по-детски звонким – такие голоса
инстинктивно пробуждают в людях нежность и придают музыкальность самым простым
словам. Этот звенящий голос сводил нас с ума.
Ее вопросы, казалось, никогда не иссякнут. Как мы творим
чудеса? Как мы читаем в людских сердцах? Откуда взялась наша магия, почему мы
утверждаем, что разговариваем с невидимыми существами? Мы сможем таким же
образом поговорить с ее богами? Мы сможем углубить ее познания или помочь ей
лучше понять божественное? Она готова простить нам наши дикарские обычаи, если
мы проявим благодарность; если мы станем на колени перед ее алтарями и поведаем
ей и ее богам все, что знаем.
Она излагала различные вопросы с однобокостью, которая
рассмешила бы человека мудрого.
Но Мекаре пылала гневом. Она всегда была лидером и теперь
заговорила.
«Прекрати свои расспросы. Ты говоришь глупости, –
объявила она. – В твоем царстве нет богов, потому что их вообще нет.
Единственные невидимые жители нашего мира – духи, и они играют с тобой
посредством жрецов и религиозных обрядов, как играют со всеми остальными. Ра,
Озирис – это выдуманные имена, с помощью которых вы заигрываете с духами, и,
когда им заблагорассудится, они дают вам знак, чтобы вы с еще большим усердием
продолжали льстить им».
Царь с царицей в ужасе уставились на Мекаре. Но она
продолжала:
«Духи реальны, но они капризны, как дети. И опасны. Они
восхищаются нами и завидуют, ибо мы обладаем и плотью, и душой; это привлекает
их, поэтому они исполняют наши желания. Такие ведьмы, как мы, всегда знали, как
ими пользоваться; но для этого требуются великое мастерство и большие
способности; мы ими обладаем, вы – нет. Вы глупцы, вы совершили злодейство,
захватив нас в плен. Это нечестно, вы живете во лжи! Но мы вам лгать не будем».
А потом, наполовину плача, наполовину задыхаясь от ярости,
Мекаре обвинила царицу перед лицом всего двора в том, что они перебили наш
мирный народ просто для того, чтобы привести нас к себе. Она объяснила, что наш
народ не охотился за человеческой плотью больше тысячи лет, что, когда нас
захватили в плен, была осквернена погребальная трапеза и все это зло свершилось
лишь ради того, чтобы царица Кемета могла поговорить с ведьмами, чтобы она могла
задать им вопросы и, получив в свое распоряжение ведьм, попытаться
воспользоваться их властью.
Двор охватило волнение. Никогда еще никто не слыхал о
подобном неуважении, о подобном богохульстве. Но благородные египтяне, которых
до сих пор раздражали запреты на священный каннибализм, пришли в ужас от
упоминания об оскверненной погребальной трапезе. А те, кто все еще боялся гнева
Небес за то, что не поглотил останки своих родителей, остолбенели от страха.
Но в основном двор находился в смятении. За исключением царя
и царицы, которые почему-то молчали и почему-то были заинтригованы.
Акаша нам не ответила; было очевидно, что часть нашего
объяснения нашла отклик в потайных уголках ее разума. На миг у нее в голове
вспыхнуло неподдельное смертельное любопытство. Духи, притворяющиеся богами?
Духи, завидующие плоти? Что до обвинения в том, что она зря принесла в жертву
наш народ, она о нем даже не думала. Ее это не интересовало. Ее волновали
духовные вопросы, и в своем любопытстве она отделяла душу от плоти.
Позвольте привлечь ваше внимание к тому, о чем я только что
упомянула. Ее волновали духовные вопросы – можно сказать, абстрактные идеи;
и в ее любопытстве абстрактная идея стала всем. Не думаю, что она поверила
в детские капризы духов. Но, как бы то ни было, она вознамерилась выяснить все
до конца, выяснить у нас. А избиение нашего народа ее не волновало!
Тем временем верховный жрец храма Ра требовал нашей казни,
как и верховный жрец храма Озириса, ибо мы порочны, мы ведьмы и по обычаю
народа Кемета обладателей рыжих волос нужно сжигать. Собравшиеся присоединились
к этим обвинениям. Они требовали нашего сожжения. Через несколько минут
обстановка накалилась настолько, что казалось – вот-вот начнется бунт.
Но царь велел всем замолчать. Нас отвели обратно в тюрьму и
поместили под охрану.
Разъяренная Мекаре шагала взад и вперед, а я умоляла ее
молчать. Я напомнила ей слова духов: если мы попадем в Египет, царь с царицей
станут задавать вопросы, а если мы ответим правду, то царь с царицей
рассердятся и нас уничтожат.
Но с тем же успехом я могла бы обращаться сама к себе. Она
ходила от стены к стене и время от времени ударяла себя кулаком в грудь. Я
чувствовала, как ей плохо.
«Проклятие, – говорила она. – Зло».
