— Толком нет. Собираюсь после обеда. Поймите, время у меня расписано по минутам. Я наметил наш с ней разговор на вчерашний вечер, но она сбежала. По счастью, сегодня она вернулась, причем по собственной воле.
— А в первый раз она обратилась к вам по своему желанию?
— Да, в прошлом году я смотрел Фебу дважды, а когда ей опять стало хуже, она явилась ко мне сама, поступив очень благоразумно. В этот раз, мне кажется, девушка в гораздо худшем состоянии, чем была год назад, однако то, что она пришла по собственной инициативе, — очень хороший знак. Сама, значит, понимает, что нуждается в помощи.
— А как она здесь оказалась?
— Вчера рано утром прилетела из Сакраменто, а из аэропорта в клинику доехала на такси.
— Почему же тогда во второй половине дня она сбежала?
— Трудно сказать. По всей видимости, Феба находилась в более тяжелой депрессии, чем я предполагал, и нуждалась поэтому в более тщательном надзоре. Я разрешил ей «свободный выход», и ее охватила паника. Надо было ее изолировать.
— В котором часу она сбежала?
— Примерно в это же время. Кстати о времени, мой пациент убьет меня, если я не приду вовремя. — Доктор Шерилл встал и взглянул на часы. — Сейчас десять минут шестого. Приходите в восемь, к этому времени я посмотрю Фебу, и мы сможем все обсудить.
— А где она сейчас?
— У себя в комнате, с дежурной сестрой. После вчерашней истории я рисковать боюсь. — И, метнув на Бобби испепеляющий взгляд, доктор добавил: — Я всю ночь ее разыскивал. Она ведь неординарная девушка.
Точно так же отзывался о своей племяннице и Тревор.
— Она серьезно больна? — спросил я.
Доктор развел руками:
— Вы от меня слишком многого хотите. На этот вопрос я пока ответить не могу. Думаю, впрочем, у нее просто депрессия. Она ведь на четвертом месяце беременности, к тому же не замужем, — отсюда и растерянность. Вдобавок в ее поведении много демонстративного.
— Что это значит?
— Это значит, что она не столько переживает свои страхи и фантазии, сколько их демонстрирует. — Терпение Шерилла оказалось не безграничным. — Впрочем, едва ли имеет смысл читать вам сейчас лекцию по психиатрии.
Я же терпением никогда не отличался.
— Когда будете беседовать с Фебой, стоило бы задать ей ряд конкретных...
— Боюсь, вы неправильно понимаете мои функции. Я не задаю вопросов, я жду ответов. А теперь прошу меня извинить.
Шерилл взялся за ручку двери.
— Спросите ее, она ли убила вчера Стэнли Квиллана, — крикнул я ему вслед. — Спросите ее, она ли позавчера вечером избила до смерти Бена Мерримена.
Шерилл повернулся. Лицо его потемнело.
— Вы это серьезно?
— Абсолютно серьезно. В ноябре Феба убила кочергой свою мать. Донкастер — свидетель.
Шерилл перевел взгляд на Бобби, и тот молча кивнул.
— А кто те люди, которых вы назвали?
— Пара проходимцев.
— Вы утверждаете, что она их убила?
— Я ничего не утверждаю, я прошу вас спросить об этом ее. Если не хотите спрашивать сами, давайте спрошу я. От ответов Фебы зависит слишком многое. Ситуация — серьезней некуда.
— Понимаю, — кивнул Шерилл. — Я сейчас же с ней поговорю. Подождите меня здесь.
И доктор, запахнув халат, быстрым шагом вышел из кабинета. Бобби сел в кресло и окинул меня таким взглядом, будто ему все надоело, а я — больше всех. Что ж, на этого двадцатилетнего парня действительно свалилось слишком много всего одновременно. В наше время к несчастьям надо начинать готовиться сызмальства.
— Ты скрыл от меня, что она беременна.
— Поэтому мы и собирались пожениться.
— Отец ребенка — ты?
— Я. Это произошло прошлым летом в Медсин-Стоуне.
— И это тоже? Ты, я вижу, сделал все, чтобы этот городок вошел в историю.
Бобби опустил голову, а я встал с дивана, подошел к окну и через щель в опущенных жалюзи выглянул на улицу. Из окна открывалась окруженная высоким забором с десятифутовым проволочным заграждением территория клиники. В одном углу с раскрытым над головой красным зонтиком застыла, словно манекен, женщина в пестром платье. Лицо у нее было так сильно напудрено, что казалось, ее только что окунули в бочонок с мукой. По лужайке из конца в конец, шаркая ногами и уронив на грудь голову, вышагивал мужчина средних лет.
— Вы правда думаете, что она убила Мерримена? — едва слышно проговорил Бобби.
— Ты сам же так решил.
— Просто я боялся... — Он осекся.
— Мальчики, которые боятся, не ведут себя так, как ты.
— Я не мальчик. — Бобби положил сжатые в кулак руки на подлокотники кресла и приосанился.
— Кем бы ты ни был, мальчиком или мужчиной, тебе здорово досталось.
— Плевать. Если Феба... пропадет, мне безразлично, что со мной будет. От жизни я вообще никогда ничего не ждал.
Я снова опустился на диван.
— И все-таки жизнь продолжается.
— Моя — нет.
— Ты не прав, что бы ни было, нельзя на себе ставить крест. У тебя же есть хорошие качества: смелость, преданность.
— "Смелость, преданность" — все это пустые, ничего не значащие слова.
— Ошибаешься. На собственном жизненном опыте я убедился, что это далеко не так. Вообще жизнь — хорошая школа. Правда, сколько в такой школе ни учись, кончить ее нельзя. Один экзамен следует за другим.
— А вот мои экзамены позади. Теперь меня посадят за решетку и до конца жизни не выпустят.
— Очень в этом сомневаюсь. Какие у тебя отношения с полицией?
— С полицией?! Никаких.
— Расскажи, как ты увлекся Фебой Уичерли.
— Я не увлекся, а влюбился.
— Прямо вот так, взял и влюбился?
— Да. С первого взгляда. Увидел ее на пляже и сказал себе: «Это она».
— А раньше влюблялся?
— Нет, Феба — моя первая и последняя любовь. Будь она хоть трижды убийца.
Кажется, он попал в точку. Да, в смелости ему не откажешь. Или в упрямстве — что, впрочем, почти одно и то же.
— Раз уж зашла речь об убийствах, расскажи мне про Мерримена. Откуда он взялся?
— Откуда взялся? — Бобби облизнул усы. — Вошел в дом, и все. Дверь-то осталась открытой, а у него как раз в тот день была назначена встреча с миссис Уичерли. Войдя, он, наверно, услышал, что в доме кто-то есть: Феба плакала, а я, как мог, ее утешал. Мерримен вошел в гостиную и поймал нас на месте преступления. Он пригрозил, что вызовет полицию, но Феба упросила его этого не делать, и он уступил. Сказал, что выручит нас, но лишь в том случае, если мы тоже пойдем ему навстречу.
