— А как она училась?
— Понятия не имею. Это вы в колледже спрашивайте — им виднее. При мне она ни разу книги не раскрыла. Впрочем, с ее способностями, может, это и не обязательно.
— А что, она считалась... считается способной?
— Вроде бы. Вы обо всем этом с ее соседкой по комнате поговорите. Долли Лэнг — девушка хорошая, честная, она вам всю правду расскажет, ничего не утаит. У нее своя точка зрения.
— А сейчас Долли дома?
— Кажется, да. Позвонить ей?
Миссис Донкастер хотела было встать, но я ее опередил:
— Одну минуту. Немного погодя, если можно. Какая же у Долли точка зрения?
— Это уж пускай она вам сама рассказывает. — Старуха заколебалась. — Насчет Фебы мы с Долли кое в чем расходимся.
— В чем же?
— Долли считает, что Феба собиралась вернуться, а я так не думаю. Собиралась бы — вернулась. А раз не вернулась, значит, не хотела. Мисс Уичерли — особа капризная. Ей, видите ли, условия наши не нравились, распорядок. Ей свободу да веселье подавай.
— Она что же, вслух об этом говорила?
— Говорить, может, и не говорила, но я-то сразу поняла, с кем дело имею. Только вселилась — первым же делом мои занавески сняла и свои повесила. Даже разрешения не спросила.
— Погодите, но раз Феба повесила занавески, значит, никуда убегать отсюда она в ближайшее время не собиралась. Так ведь получается.
— Это у вас так получается, а у меня совсем иначе. Просто, по-моему, у этой богачки ветер в голове, вот и все! Ей же на всех, кроме себя, наплевать. Кукла балованная!
Наступило неловкое молчание. На лице миссис Донкастер изобразилось смятение, складки на подбородке расправились, а полные раскаяния и даже страха глаза встретились с глазами улыбающегося усатого мужчины на портрете.
— Простите, — сказал она, обращаясь к портрету, а не ко мне. — Я так расстроена, что говорю бог весть что. — Она встала и направилась к двери. — Я сейчас приведу сюда Долли.
— Не беспокойтесь, я сам к ней подымусь. Мне все равно хотелось осмотреть комнату. Какой номер?
— Седьмой, на втором этаже. — Ее тучная фигура застыла в узком дверном проеме.
— Вы все мне рассказали про Фебу? — допытывался я. — Про ее увлечения, например, вам ничего не известно?
— Откуда мне знать про ее амуры? Она мне не докладывала. — Челюсть старухи в этот момент была похожа на захлопнувшуюся мышеловку. Отзывчивая особа, ничего не скажешь.
По внешней лестнице я поднялся на второй этаж. За дверью под номером «семь» стрекотала пишущая машинка. Я постучал.
— Войдите, — послышался усталый женский голос.
У зашторенного окна, за письменным столом, на котором стояла зажженная лампа, в большом, с чужого плеча белом свитере из искусственной шерсти и в широких синих брюках сидела, обхватив коленями ножку стула, маленькая, нескладная, коротко стриженная девица, очень смахивающая на кролика. В глазах у нее застыло нечто, отдаленно напоминающее мысль.
— Мисс Лэнг, мне хотелось бы с вами поговорить. Вы сейчас очень заняты?
— Не то слово, — ответила девица, даже не пошевелившись. Затем, с безысходным видом дернув себя за челку, она изобразила на лице кривую улыбочку: — Сегодня в три часа дня я должна сдавать курсовую по социологии, от нее зависит моя оценка в полугодии, а у меня совершенно голова не работает. Вы что-нибудь знаете о причинах детской преступности?
— О детской преступности я знаю столько, что мог бы целую книгу написать.
Она просияла:
— Что вы говорите! Так вы социолог?
— Почти. Я — сыщик.
— Потрясающе. Может, тогда вы мне подскажете: кто больше виноват в детской преступности — сами дети или родители? А то у меня совершенно голова не работает.
— Это я уже слышал.
— Правда? Извините. Так кто же все-таки виноват — родители или дети?
— Если честно, то, по-моему, ни те, ни другие. Вообще, пора бы нам перестать обвинять друг друга. Когда дети обвиняют родителей во всех своих бедах, а родители — детей во всех их грехах, отношения между ними лучше не становятся. Надо не других винить, а к себе повнимательней присматриваться.
— Здорово! — одобрила она. — Как бы теперь это записать, чтобы звучало нормально? — Она оттопырила нижнюю губу. — «Деструктивное поведение внутри семейной ячейки...» Что скажете?
— Ужас! Терпеть не могу научного жаргона. Впрочем, мисс Лэнг, я пришел к вам не для того, чтобы на социологические темы беседовать. Я к вам по поручению мистера Уичерли...
Тут губки девушки сложились в кружочек, кожа на лице приобрела какой-то землистый оттенок, а изо рта вырвалось непроизвольное «Ой!». Она постарела на глазах.
— Неудивительно, что я никак не могу сосредоточиться, — сказала она наконец. — Надо же быть такой дурой — сбежала, никого не предупредив! Уже два месяца в себя прийти не могу. Ночью в холодном поту просыпаюсь. Как подумаю, что с ней могло случиться, — страшно становится.
— И что же, по-вашему, с ней могло случиться?
— Лучше не думать. Ночью ведь всегда самые нехорошие мысли в голову лезут. Вспомните пьесу Элиота про Суини
[2]
. Мы ее по английской литературе недавно проходили: «Девушку каждый должен убить».
Долли покосилась на меня с таким видом, словно я и есть Суини, который пришел ее убить. Потом, расцепив ноги, «завязанные узлом» вокруг ножки стула, она вскочила, маленьким бело-синим мячиком прокатилась по комнате, уселась с ногами, спиной к стене, на кушетку, уперлась подбородком в колени и уставилась на меня. В ее зрачках настольная лампа отражалась начищенными медяками.
— У вас есть основания думать, что ее убили? — спросил я, повернувшись к ней вместе со стулом и загородив лампу.
— Нет, — ответила она писклявым голоском. — Просто мне очень за нее страшно. Миссис Донкастер да и все остальные считают, что Феба сбежала. Я тоже одно время так думала. А теперь мне кажется, что она собиралась вернуться. Я даже в этом уверена.
— Почему?
— По многим причинам. Во-первых, она захватила с собой только легкую сумку с одной сменой белья.
— Она хотела провести выходные в Сан-Франциско?
— По-моему, да. Во всяком случае, перед отъездом Феба сказала мне, что мы увидимся в понедельник: у нее в девять утра было занятие, на котором она собиралась присутствовать.
— Феба была с вами откровенна, мисс Лэнг?
Долли утвердительно кивнула головой, угодив подбородком в колено. В черных зрачках опять вспыхнул желтый огонек от настольной лампы.
