— Шестьдесят, — поправил своего собеседника Дронго.
— Значит, шестьдесят, — согласился Гольдфельд, — а по его
методу спасали миллионы людей во всем мире. Но даже авторитет великого
американского врача уже не мог бы помочь Ребрину. Он явно устает на работе,
часто задыхается, испытывает болезненные ощущения. Мы стараемся его беречь, но
так долго продолжаться не могло.
— А другой вице-президент не мог его заменить?
— Он только недавно у нас появился. Ральф Рейнхольдович
Лочмеис. Перевелся к нам из Киева, где у нас был основной филиал. Он там очень
здорово работал. Вот я и решил рекомендовать его совету директоров в качестве
вице-президента. Но заменить Ребрина должен был именно Абасов.
— Это правда, что он устроил разгром в кабинете Паушкина?
— Так говорят. Но никто не видел, как он туда входил. Хотя
следователь и его люди нашли там отпечатки пальцев Ахмеда. Это тоже для меня
темный лес. Зачем разбрасывать бумаги в кабинете нашего сотрудника и ломать его
ручки? Абсолютно нецелесообразно, тем более, что вся обстановка в кабинете,
ручки и карандаши принадлежат банку, который обеспечивает ими наших
сотрудников. И Ахмед Нуриевич об этом хорошо знал.
— Значит, вы не замечали, что в последнее время он стал
вести себя как-то необычно. Стал более агрессивным, резким?
— Нет, я этого не замечал. Во всяком случае в отношениях со
мной.
— Я могу попросить у вас копию вашей характеристики, которую
вы послали следователю?
— Конечно. Она есть у моего секретаря.
— Спасибо за чай, — поднялся Дронго, — и за ваши откровенные
ответы. Извините, что отнял у вас время. Я хотел бы попросить вашего разрешения
поговорить с некоторыми сотрудниками банка.
— С кем угодно, — разрешил Гольдфельд, — если это поможет
Ахмеду, вы можете говорить с кем угодно.
— Спасибо, — Дронго протянул ему руку, — а насчет Баку вы
действительно правы. В этом городе весь двадцатый век жили десятки тысяч
евреев. Ученые, врачи, адвокаты, шахматисты. И город гордился своими
гражданами. До свидания.
Он вышел из кабинета, чтобы пройти в другой кабинет,
находившийся рядом на этаже. Попросив приготовить для него копию характеристики,
он прошел дальше, туда, где находился кабинет первого вице-президента банка
Дмитрия Григорьевича Ребрина. Узнав о том, что приехал адвокат Абасова, Ребрин
заявил, что сейчас занят и не может принять у себя гостя. Заодно он попросил
узнать, каким образом гость вошел в здание банка. Уже выходя из приемной,
Дронго услышал, как секретарь Ребрина звонила в охрану, даже не подумав немного
подождать, пока гость отойдет от ее приемной. Очевидно, секретаря тоже не
устраивала смена хозяина кабинета первого вице-президента.
Дронго решил попытать счастья у другого вице-президента. Он
вошел в приемную и едва не столкнулся с выходившим из кабинета мужчиной. Ему
было лет сорок. Выше среднего роста, с красиво уложенными волосами, голубыми
глазами, он было похож скорее на актера, чем на финансиста. Впечатление
дополняла щеточка щегольских усов над верхней губой. Он был одет в темно-синий
костюм. Увидев входившего Дронго, он остановился.
— Вам кого? — спросил неизвестный.
— Мне нужен господин Лочмеис, — пояснил Дронго.
— По какому делу? — уточнил незнакомец, поворачиваясь к
секретарю, — вам, кажется, не назначали на сегодня время.
— Не назначали, — подтвердила секретарь.
— Я новый адвокат господина Абасова и был только сейчас на
приеме у господина Гольдфельда, президента вашего банка…
— Мне известно, кто такой Гольдфельд, — усмехнулся
неизвестный, — учитывая, что я вице-президент банка.
— Извините. Вы Ральф Рейнхольдович Лочмеис?
— Да, — кивнул вице-президент, — идемте ко мне.
Они вошли в просторный кабинет Лочмеиса. Здесь все было
чуточку иначе, чем в кабинете Гольдфельда. Повсюду были развешаны фотографии
хозяина кабинета с известными политиками, актерами, бизнесменами, журналистами.
— Садитесь, — пригласил гостя к приставному столику Лочмеис,
сам усаживаясь в кресло хозяина кабинета.
— Значит, старого адвоката поменяли? — уточнил Ральф
Рейнхольдович.
— Нет, не поменяли. Просто взяли еще одного. Меня попросили
об этом родственники Абасова.
— Разве бывают два адвоката? — удивился Лочмеис. — Я об этом
не знал.
— По закону их число не ограничено. Могут быть даже пятеро
или шестеро.
— А прокурор только один? — уточнил Лочмеис. — Это даже
нечестно.
— Прокурор представляет сторону государства, а адвокаты
интересы конкретного лица.
— Поэтому у нас государство всегда в проигрыше, — рассмеялся
Лочмеис, — но я доволен, что нашему Ахмеду будут помогать сразу двое адвокатов.
Чем я могу вам помочь?
— Вы его хорошо знали?
— Конечно, хорошо. Мы уже столько лет работаем вместе. Хотя
я раньше работал на Украине. Нет, в Украине, сейчас так говорят. И только в
прошлом году меня перевели сюда, в Москву.
— Алексей Паушкин работал в отделе, который курировали вы
или Абасов?
— Этот отдел курирую непосредственно я. И Паушкин был
достаточно исполнительным, хотя и безиннициативным сотрудником. Думал только о
своих личных делах, взял в кредит «шестерку» «Ауди», чтобы производить
впечатление на своих дам. Такой полупижон, полуловелас.
— Он вам не нравился?
— Почему? Я этого не сказал. Звезд с неба он явно не хватал,
но сотрдуником был неплохим. Иначе мы бы не стали его переводить из нашего
подмосковного филиала в Москву. Между прочим, инциатором перевода был именно я
и поэтому можете себе представить, как именно я к нему относился. До этого
дикого случая в отеле «Марриот».
— Вы изменили к нему свое отношение? Почему?
— Во всяком случае переосмыслил. Я очень хорошо знал нашего
Ахмеда Абасова. И понимал, что он не станет убивать человека по незначительным
причинам. Его нужно было серьезно довести. Не знаю, что у них там произошло,
но, очевидно, Паушкин тоже оказался не лучшим из ангелов.
— И вы ничего не предполагаете?
— Я финансист, а не бабушка Ванга, чтобы гадать. Это не моя
профессия. Ахмеда действительно жалко, он был очень толковым специалистом.
— Вы не замечали никаких перемен, которые происходили с
Абасовым? Или с Паушкиным?
— Ничего не замечал. Разве что Абасов в последние месяцы был
более раздражительным и нетерпимым, чем обычно. Не более того. Но он южный
человек, ему простительно. Это мы, прибалты, обычно думаем, размышляем,
взвешиваем и лишь потом говорим. А у него обычно бывает спонтанная реакция. В
последние годы я думаю, что реакция южных людей гораздо более правильная, чем
наша. Ведь их реакция идет от горячей натуры. А мы взвешиваем и размышляем,
часто не решаясь на конкретные действия.
