— И каковы ваши планы? — сказал он.
— Не понял, сэр, — отозвался Билли.
— Ну, ваши планы. Поделитесь. Вашими планами.
Он поднял руку с сигаретой, медленно затянулся и медленно выпустил дым. Казалось, ничто не может заставить его поторопиться.
— А вы кто? — спросил Билли.
— Меня зовут Кихада. Работаю у мистера Симмонса. Я управляющий асьендой Науеричик.
Сказал и сидит молчит. Опять медленно затянулся сигаретой.
— Скажи ему, что мы разыскиваем своих лошадей, — сказал Бойд.
— Я сам буду решать, что говорить ему, — сказал Билли.
— Каких лошадей? — сказал человечек.
— Лошадей, которых украли с нашего ранчо в Нью-Мексико.
Человечек изучающе на них поглядел. Дернул подбородком в сторону Бойда:
— Это ваш брат?
— Да.
Он кивнул. Еще раз затянулся. Отбросил окурок на дорогу. На упавший окурок уставился его конь.
— Вы должны понять, что дело-то это серьезное, — сказал он.
— Для нас — да.
Он снова кивнул.
— Езжайте за мной, — сказал он.
Он развернул коня и двинулся по дороге. Оглядываться, проверять, послушались его или нет, он не пытался, но они послушались. Ехали как велено, не позволяя себе пристроиться рядом.
Часам к трем дня въехали в густое облако пыли. Лошадей, которые эту пыль подняли, где-то впереди было слышно, но видно не было. Кихада направил своего коня с дороги прочь, и, проехав через сосняк, они вскоре оказались снова на дороге впереди гурта. Caporal,
[384]
ехавший во главе, увидев Кихаду, поднял вверх руку, и его место тут же занял другой бакеро, а капораль поскакал к начальнику, они с Кихадой съехались и потолковали. Гуртовод при этом все оглядывался на двоих мальчишек, вдвоем сидевших на костлявой кляче. Что-то крикнул своим подчиненным. Лошади на дороге тем временем сбивались в кучки, затевали нервную толчею, и один из всадников поскакал в хвост колонны, попутно выгоняя лошадей из придорожных зарослей. Когда лошади остановились, успокоились и все стояли на дороге, Кихада повернулся к Билли.
— Которые ваши? — спросил он.
Крутнувшись в седле, Билли охватил взглядом табун. Голов тридцать лошадей стояли или понемногу переступали с ноги на ногу на дороге, закидывали и опускали головы в туче золотистой пыли, посверкивающей на солнце.
— Тот большой гнедой, — сказал он. — И тот светло-гнедой, что рядом с ним. И тот — с белой отметиной на лбу. И вон тот пестренький, что позади. Чубарый.
— Отделите их, — сказал Кихада.
— Есть, сэр, — сказал Билли. И повернулся к Бойду. — Слезай.
— А можно я? — сказал Бойд.
— Слезай.
— Пускай он сделает, — сказал Кихада.
Билли бросил взгляд на Кихаду. Гуртовод развернул свою лошадь, и теперь двое мужчин сидели рядом. Билли перекинул ногу через переднюю луку, соскользнул наземь и отступил. Бойд перебрался в седло, отстегнул веревку и начал вывязывать петлю, одновременно коленями пустив коня по обочине шагом в направлении хвоста колонны. Бакерос закурили, сидят смотрят. Он ехал медленно и на лошадей не смотрел, петлю держа свисающей с ближнего к зрителям, а лошадям невидимого конского бока. А потом он махнул ею как-то снизу вдоль высаженных у дороги чахлых сосен, и петля, вылетев у него из-за спины и сама собой раскрываясь прямо в воздухе, пролетела над вдруг заволновавшимися чужими лошадьми и упала прямо на шею Ниньо (такой бросок ковбои называют «хулиган»), но это было еще не все: слитным движением, без задержки Бойд поднял руку, чтобы еще не натянувшаяся веревка не задела спины лошадей, оказавшихся между ним и Ниньо, той же рукой мгновенно намотал веревку на рожок и уже ворковал, уговаривал, просил заарканенного коня выйти из табуна. Бакерос курили. Смотрели.
Ниньо пошел вперед. За ним и Бейли; оба, запинаясь, кося расширенным глазом, прокладывали себе путь среди чужих и незнакомых лошадей. Бойд пристроил их сзади себя и поехал вдоль обочины дальше. Отвязав от седельного рожка коренной конец лассо, он сделал из него вторую петлю, доехал до хвоста колонны и не глядя набросил ее на голову Тома. После чего провел троих коней вдоль обочины мимо табуна и остановился, тесно прижав их Бёрдом друг к другу; и вот они стоят, то вскидывая, то опуская голову.
Отвернувшись к гуртоводу, Кихада поговорил с ним, капораль кивал. Затем Кихада снова повернулся к Билли.
— Забирайте своих коней, — сказал он.
Билли поднял руку, взял у Бойда поводья и помешкал.
— Мне надо, чтобы вы написали нам бумагу, — сказал он.
— Какую еще бумагу?
— О передаче коней. Отказ от права. Прогонную, фактуру, или как она там у вас называется. Какую-то справку с вашей подписью, чтобы я мог этих коней отсюда вывести.
Кихада кивнул. Повернувшись в седле, отстегнул клапан седельной сумки, пошарил в ней, вынул маленькую записную книжку в кожаном переплете. Раскрыл, вынул из кармашка на переплете карандаш и приладился писать.
— Как ваше имя? — спросил он.
— Билли Парэм.
Он записал. Когда все написал окончательно, вырвал страницу, вложил карандаш назад в карман обложки, закрыл книжечку и подал бумагу Билли. Билли взял ее, не читая сложил, снял шляпу и, заложив бумагу за ленту внутри тульи, снова надел ее.
— Спасибо, — сказал он. — Я очень вам благодарен.
Кихада снова кивнул и опять заговорил с гуртоводом. Тот что-то крикнул погонщикам. Бойд наклонился, взял у Билли поводья и направил коня шагом в пыльный придорожный сосняк, где вместе с конями развернулся, и все они стали смотреть, как бакерос вновь приводят табун в движение. Двинулись. Вот и последние лошади прошли — толкаясь между собой, вращая глазами, — а за ними всадник, последний, замыкающий. Он приостановился, посмотрел на Бойда, сидевшего среди деревьев на коне верхом в окружении других коней, поднял руку и слегка еще этак дернул подбородком.
— Adiós, caballero, — сказал он.
После чего догнал табун, который в сопровождающей его туче пыли ушел по дороге в сторону гор.
Вечером напоили коней из специально устроенного abrevadero,
[385]
выложенного тесаным известняком. Над водоемом медленно поворачивались лопасти водяного колеса; их длинные скошенные тени неспешно пробегали по нагорной прерии, будто крутится медлительная мрачноватая карусель. Под седло определили Ниньо, и теперь Билли, спешившись, ослабил на нем подпругу, чтобы дать ему подышать, а Бойд сполз с Бейли (теперь он ехал на нем); братья попили из трубы, потом сидели на корточках, смотрели, как кони пьют.
