Она услышала на дороге лошадей, села в своем гамаке и приставила руку к глазам, защищая их от солнца, хотя солнце было у нее сзади, а под брезентом она и без того была в тени.
— Похоже, они встали табором, как цыгане, — сказал Билли.
— Так они и есть цыгане.
— Кто сказал?
— Да все.
Уши коня описали четверть круга, повернувшись на источник музыки.
— Похоже, у них что-то случилось.
— Почему ты так решил?
— Иначе бы они уже уехали гораздо дальше.
— Да, может, они просто решили здесь остановиться.
— Чего ради? Здесь же ничего нет.
Билли наклонился и сплюнул:
— И что? Думаешь, она тут одна?
— Откуда я знаю.
— А на коней-то что вдруг нашло?
— Понятия не имею.
— Смотри, она нас в бинокль разглядывает.
Примадонна нашарила на столике театральный бинокль с ручкой и, поднеся к глазам, направила его в сторону дороги.
— Слезаем?
— Ну давай.
Они взяли коней под уздцы и пошли с ними по дороге, а девушку послали узнать: вдруг женщине что-нибудь нужно? Музыка смолкла. Женщина что-то сказала, обращаясь к тем, кто в кибитке, и музыка заиграла вновь.
— Тут мул погиб, — сказал Бойд.
— Откуда ты знаешь?
— Знаю, да и все.
Билли обежал глазами стоянку труппы. Никаких животных он там не заметил.
— Да мулы, наверное, у них стреножены — вон там, в дубняке, — сказал он.
— Нет, там их нет.
Когда девушка вернулась, она сказала, что один из мулов погиб.
— Ч-черт, — сказал Билли.
— Как? — сказал Бойд.
— И вы в этом все виноваты.
— Виноваты в чем?
— В смерти мула. Она это вроде как знаком показала.
— Знаком мертвого мула?
— Ну да.
Бойд наклонился, сплюнул и покачал головой. Девушка стояла, держа ладонь у глаз козырьком, ждала. Билли оглядел ее. Ее тонкое платье. Пыльные ноги. Ступни в уарачах, сделанных из полосок кожи и куска невыделанной шкуры. Спросил ее, давно ли оттуда ушли мужчины, и она ответила, что уже два дня.
— Пойдем-ка лучше к ней, вдруг у нее что-нибудь не в порядке.
— А если даже так, ты-то что сделаешь? — сказал Бойд.
— Да черт бы меня взял, если я знаю.
— Так, может, лучше дальше поедем?
— А я думал, это ты у нас главный любитель всех спасать.
Бойд не ответил. Сел на коня, а Билли повернулся и посмотрел на него снизу вверх. Тот вынул сапог из стремени, наклонился, подал девушке руку, она сунула ногу в стремя — рывок, — и она сидит верхом, после чего он тронул коня.
— Что ж, поехали, — сказал он. — Если тебе это непременно нужно.
Он двинулся за ними через луг. Заметив, что они тронулись с места, крестьяне тут же принялись ковыряться в земле своими короткими мотыгами. Он ехал с Бойдом рядом, и оба остановили коней бок о бок перед возлежащей примадонной и пожелали ей доброго дня. Та кивнула. Внимательно их оглядела поверх раскрытого веера. На нем оказалось нарисовано нечто восточное, а его пластинки были из слоновой кости, инкрустированной серебром.
— ¿Los hombres han salido por Madera?
[324]
— сказал Билли.
Она кивнула. Сказала, что они вот-вот вернутся. Слегка опустив веер, посмотрела на дорогу. Как будто они действительно должны были явиться прямо сейчас.
Билли не двигался. Словно придумывал, что бы еще сказать. Некоторое время спустя он снял шляпу.
— Вы американцы, — сказала женщина.
— Да, мэм. Это вам, наверное, девушка сказала.
— А что тут скрывать.
— Да нет, ничего. Я подъехал просто узнать, не можем ли мы для вас что-нибудь сделать.
Она удивленно подняла насурьмленные брови.
— Подумал, может, у вас тут что-нибудь случилось.
Она бросила взгляд на Бойда. Бойд смотрел вдаль, в сторону гор на юге.
— Мы как раз в ту сторону едем, — сказал Билли. — Если хотите, мы можем отвезти туда записку или что…
Она села в гамаке чуть прямее и обратилась к кому-то в кибитке.
— Basta, — крикнула она. — Basta la música.
[325]
Она посидела прислушиваясь, одну руку держа на столе. Через мгновение музыка смолкла, и она снова опустилась в гамак, раскрыла веер и поверх него окинула взглядом юного jinete,
[326]
восседающего перед нею на коне. Билли посмотрел в сторону кибитки, ожидая, что оттуда, может быть, кто-то выйдет, но никто не появлялся.
— А отчего у вас погиб мул? — сказал он.
— Ах, этот мул… — сказала она. — Мул умер, потому что вся его кровь вытекла на дорогу.
— Как это, мэм?
Она истомленно подняла руку, подвигала унизанными кольцами тонкими пальчиками. Словно показывая, как восходила к небу душа животного.
— У того мула были проблемы, с ним никто не мог сладить. Не надо было вручать этого мула заботам Гаспарито. Не тот у Гаспарито темперамент. Не для такого мула. Вот теперь сами видите, что из этого вышло.
— Нет, мэм, не видим.
— И выпивка тоже. В таких вещах без пьянства тоже не обходится. Да еще страх. Другие мулы стали кричать… Tienen mucho miedo.
[327]
Визг, вопли. Они скользили и падали в крови. И кричали. Что теперь скажешь этим животным? Как теперь успокоишь их умы?
Она произвела направленный куда-то в сторону повелительный жест, словно заклиная ветра нахлынуть на это сухое безлюдье и приказывая, чтобы поляна наполнилась птичьими трелями и наступил вечер.
— Разве можно таких животных возвратить в прежнее состояние? Тут и вопроса нет. Особенно в случае мулов истинно театральных, таких как наши. Наши мулы уже не смогут обрести душевный покой. Покой? Даже смешно. Вы понимаете?
— Да что же он такое сделал с этим мулом?
— Он пытался отрезать ему голову при помощи мачете. Ах, ну конечно. Девушка вам не рассказала. Она не говорит по-английски?
— Нет, мэм. Она только сказала, что мул погиб, и все.
