Ну ладно, мне нужно будет прорваться через ворота. Нужно
будет совершить чудеса красноречия в разговорах с остальными жильцами здания,
каждый из которых снимает квартиру у светловолосого француза Лестата де Лионкура,
а он, должен добавить, прекрасно с ними обращается. Нужно будет убедить их, что
я – французский кузен их домовладельца, приехавший в его отсутствие присмотреть
за пентхаусом, и мне любой ценой необходимо попасть внутрь. Пусть придется
воспользоваться отмычкой! Или топором! Или даже пилой. Дело техники, как
говорится в этом веке. Я должен попасть внутрь.
И что потом? Взять кухонный нож – так как в доме имеются
подобные вещи, хотя, видит Бог, в кухне я никогда не испытывал потребности – и
перерезать свое смертное горло?
«Нет. Позвони Дэвиду. В мире больше не осталось никого, к
кому ты мог бы обратиться. И только подумай, какие жуткие вещи скажет тебе
Дэвид!»
Едва перестав размышлять об этом, я сразу же погрузился в
гнетущее состояние отчаяния.
Меня изгнали. Мариус. Луи. Из-за моего безрассудства они
отказали мне в помощи. О, это правда, я дразнил Мариуса. Я отверг его мудрость,
его общество, его законы.
О да, я сам на это напросился, как зачастую выражаются
смертные. И я совершил отвратительный поступок, выпустив в мир Похитителя Тел,
наделенного моей силой. Это правда. Снова признан виновным в колоссальных
ошибках и экспериментаторстве! Но разве мне приходило в голову, что это значит
– полностью лишиться своей силы и смотреть на все глазами чужака? Остальные все
знали; должны знать. И они позволили Мариусу прийти и вынести приговор, дать
мне понять, что за свой поступок я становлюсь изгоем!
Но Луи, мой прекрасный Луи, как он мог от меня отречься?
Если бы Луи требовалась помощь, я бросил бы вызов самим Небесам! Я так
рассчитывал на Луи, так рассчитывал, что, когда проснусь сегодня ночью, в моих
жилах будет течь прежняя кровь, могущественная, настоящая.
О Господи, я больше не из их числа. Я – ничто, всего лишь
смертный мужчина, сижу в душном теплом кафе, пью кофе – о да, конечно, приятный
на вкус – и жую сахарные пончики без малейшей надежды на то, чтобы вновь
обрести свое славное место в сумеречном Элохиме.
Как же я их ненавидел. Как же я мечтал сделать им гадость!
Но кого в этом винить? Лестата ростом в шесть футов два дюйма? Лестата с карими
глазами, довольно смуглой кожей и копной темных волос? Лестата с мускулистыми
руками и сильными ногами, ослабленными жестоким смертным ознобом? Лестата с его
верной собакой Моджо – Лестата, предающегося мыслям о том, как же ему все-таки
изловить демона, сбежавшего не с его душой, как чаще всего бывает, но с его
телом, телом, которое уже, быть может – нет, даже не думай об этом! –
уничтожено?
Разум подсказывал мне, что пока еще рано строить заговор.
Кроме того, месть меня никогда особенно не интересовала. Месть волнует тех, кто
в тот или иной момент терпит поражение. Я же еще поражения не потерпел,
уговаривал я самого себя. Нет, пока нет. И куда более интересно представлять
себе победу, чем месть.
Лучше подумать о мелочах, о том, что еще можно изменить.
Дэвид должен меня выслушать. По меньшей мере, он должен дать мне совет! Но ведь
больше он ничего предложить мне не сможет? Как два смертных человека смогут
угнаться за этим мерзавцем?
А Моджо проголодался. Он смотрел на меня большими умными
карими глазами. С каким видом его разглядывали люди в кафе, как далеко обходили
они зловещее мохнатое существо с темной шерстью, мягкими розоватыми ушами и
громадными лапами. Пора, пора кормить Моджо. В конце концов, старое клише оказалось
не таким уж избитым. Огромный кусок собачьей плоти остался моим единственным
другом.
Была ли собака у Сатаны, когда его бросили в ад? Что ж,
собака, должно быть, последовала бы за ним – в этом-то я был уверен.
– Как же мне быть, Моджо? – спросил я. – Как
простому смертному поймать Вампира Лестата? Или старейшие уже сожгли мое
прекрасное тело дотла? Может быть, визит Мариуса означал именно это – дать мне
знать, что все кончено? О Боже! Что говорила ведьма в том жутком фильме? Как
могли вы так поступить с моей прекрасной порочностью? Моджо, у меня опять
поднимается температура. Все само собой образуется. Я умру!
Но, Отец Небесный, узри, как обрушивается солнце на грязные
тротуары, взгляни, как под действием великолепного карибского света просыпается
мой обшарпанный, очаровательный Новый Орлеан.
– Пошли, Моджо. Пора взламывать дверь. Тогда мы сможем
погреться и отдохнуть.
Остановившись у ресторана напротив старого Французского
рынка, я купил ему месиво из костей и мяса. Конечно, это подойдет. Добрая
официанточка наполнила целый мешок вчерашними объедками и охотно заверила меня,
что собаке они очень понравятся. А как же я? Разве я не позавтракаю? Разве в
такое прекрасное зимнее утро у меня нет аппетита?
– Попозже, милая, – ответил я, вкладывая ей в руку
крупную купюру. Единственное утешение – я все еще богат. По крайней мере, мне
так кажется. Но нельзя знать наверняка, пока не доберусь до компьютера и сам не
прослежу действия поганого мошенника.
Моджо проглотил свою еду в канаве без единой жалобы. Вот это
собака! И почему я не родился собакой?
Ладно, где, черт возьми, мой пентхаус? Мне пришлось
остановиться, подумать, прогуляться пару кварталов не в ту сторону и вернуться,
прежде чем я наконец нашел его, с каждой минутой замерзая все больше и больше,
хотя небо поголубело и солнце теперь светило очень ярко, – ведь я никогда
не входил в это здание с улицы.
Попасть в него оказалось очень просто. Дверь с Дюмейн-стрит
легко поддалась, и я захлопнул ее за собой. Да, но ворота… Это будет сложнее
всего, подумал я, волоча свои тяжелые ноги по лестнице, пролет за пролетом,
пока Моджо любезно ожидал меня на лестничных площадках.
Наконец я увидел прутья решетки, приятный солнечный свет,
сочившийся на лестницу из садика на крыше, и большие зеленые шелестящие листья,
чуть-чуть подмерзшие по краям.
Но замок, как же мне удастся сломать замок? Я занимался
оценкой ситуации и мысленно подбирал необходимый инструмент – может быть,
маленькая бомба? – когда до меня дошло, что в каких-то пятидесяти футах от
меня находится дверь в мою квартиру и что она не заперта.
– О Боже, мерзавец и здесь побывал! – прошептал
я. – Черт возьми, Моджо, он ограбил мое логово.
Конечно, это можно было рассматривать и как хороший признак.
Мерзавец еще жив; с ним пока что не разделались. И я все еще могу его
поймать! Но как? Я пнул ногой ворота, и ногу пронзила острая боль.
Тогда я схватил их руками и безжалостно затряс, но старые
железные стержни оставались такими же надежными, как и прежде. Их не сломать
даже слабому призраку, такому как Луи, не говоря уже о смертном. Без сомнения,
дьявол даже до них не дотрагивался, а вошел, как и я, с неба.
