Она явно увлеклась. В ее глазах заиграл неуловимый свет. Она
попросила описать, как выглядит мое настоящее тело.
Я рассказал, что меня сделали вампиром в возрасте двадцати
лет. Я был высоким по тем временам блондином со светлыми глазами. Я повторил
историю о том, как сжег свою кожу в пустыне Гоби. Я опасался, что Похититель
Тел намерен оставить себе мое тело навсегда, что он, наверное, где-то
скрывается от остальных вампиров и совершенствуется в использовании моих
способностей.
Она попросила описать ей полет.
– Он больше похож на полет облака – усилием воли
поднимаешься и мысленно направляешь себя в ту или иную сторону. Преодоление
силы земного притяжения совершенно не похоже на полет нормальных существ. Это
страшно. Это самая страшная наша сила; думаю, она для нас вреднее, чем
остальные способности; она вселяет в нас отчаяние. Это последнее доказательство
того, что мы больше не люди. Возможно, мы боимся, что однажды взлетим и больше
не вернемся на землю.
Я подумал, что Похититель Тел пользуется этой силой. Я сам
видел.
– Не знаю, как у меня хватило ума дать ему захватить такое
сильное тело, как у меня, – сказал я. – Меня ослепило желание стать
человеком.
Она спокойно смотрела на меня. Она сложила перед собой руки
и невозмутимо изучала меня большими оленьими глазами.
– Ты веришь в Бога? – спросил я и указал на висевшее на
стене распятие. – Ты веришь тем философам-католикам, чьи книги стоят у
тебя на полке?
Она задумалась.
– Не так, как ты предполагаешь, задавая мне этот
вопрос, – ответила она.
Я улыбнулся.
– Тогда как?
– Сколько я себя помню, моя жизнь была постоянным
самопожертвованием. Вот во что я верю. Я верю, что должна делать все от меня
зависящее, чтобы уменьшить несчастья.
Это все, на что я способна, и это – нечто грандиозное. Это
великая сила, как твоя способность летать.
Я был заинтригован. Я осознал, что прежде вообще не связывал
работу сиделки с силой. Но я прекрасно понял, о чем она говорит.
– Попытку познать Бога, – продолжала она, – можно
толковать как грех гордыни или как недостаток воображения. Но каждый из нас
знает, что такое несчастье. Нам знакомы болезни, голод, лишения. Их число я и
пытаюсь уменьшить. Вот оплот моей веры. Но сказать по правде – да, я верю в
Бога, в Христа. Как и ты.
– Я не верю, – отозвался я.
– Верил, когда лежал в бреду. Ты говорил о Боге и о дьяволе
такие вещи, которых я прежде не слышала.
– Я говорил о нудных теологических доказательствах.
– Нет, ты говорил об их неуместности.
– Думаешь?
– Да. Ты знаешь, что такое добро. Ты сам сказал. Я тоже. Я
посвящаю свою жизнь тому, чтобы его творить.
Я вздохнул.
– Да, понимаю. Я бы умер, если бы ты оставила меня в
больнице?
– Может быть, – ответила она. – Честно, я не знаю.
Смотреть на нее было очень приятно. У нее было крупное
простоватое лицо – ничего общего с элегантной красавицей-аристократкой. Но
красотой она обладала в избытке. И годы были добры к ней. Заботы не заставили
ее поблекнуть.
Я чувствовал в ней нежную мрачную чувственность,
чувственность, в которую она сама не верила, которую не взращивала.
– Объясни мне еще раз, – сказала она. – Ты
говорил, что стал рок-музыкантом, потому что хотел творить добро? Ты хотел
стать хорошим, превратившись в символ зла? Расскажи мне об этом подробнее.
Я подтвердил, что все действительно обстояло именно так.
Рассказал о том, как этого добился, как подобрал маленькую группу под названием
«Бал Сатаны» и сделал из них профессионалов. Я сказал, что у меня ничего не
вышло, что среди вампиров разразилась война, что самого меня насильно похитили,
но весь этот разгром не оставил ни единой пробоины в рациональной ткани
смертного мира. Меня изгнали, я невидим и никому не нужен.
– В мире нам нет места, – сказал я. – Может, и
было когда-то, не знаю. Сам факт нашего существования не оправдание. Волков
изгнали из мира охотники. Я думал, стоит разоблачить нас – охотники изгонят из
мира и нас. Но так не случилось. Моя краткая карьера оказалась цепочкой
иллюзий. Никто в нас не верит. Так и должно быть. Возможно, нам суждено вымереть
от отчаяния, постепенно и беззвучно исчезнуть с лица земли.
Но я так не могу. Я не могу молчать и бездействовать,
радоваться жизни, видеть вокруг себя порождения и достижения смертных – и быть
оторванным от них, быть Каином. Одиноким Каином. Понимаешь, творения смертных –
это и есть мой мир. Совсем не великий мир природы. Если бы я жил миром природы,
то я, наверное, получил бы от бессмертия больше удовольствия. Но я живу
достижениями смертных. Картинами Рембрандта, памятниками заснеженной столицы,
великими соборами. Но мы навеки отрезаны от них, и по праву, а при этом видим
их глазами вампира.
– Зачем ты поменялся телами со смертным мужчиной?
– Чтобы на один день выйти на солнце. Думать, чувствовать,
дышать, как смертные. Может быть, чтобы проверить одно свое убеждение.
– Что за убеждение?
– Будто бы все, чего мы хотим, – это снова стать
смертными, что сожалеем о своем отказе от жизни, что бессмертие не стоит потери
человеческой души. Но теперь я знаю, что ошибался.
Я внезапно вспомнил Клодию. И свои горячечные сны. Меня
охватила свинцовая неподвижность. Однако, сделав над собой усилие, я заговорил
снова:
– Я предпочитаю оставаться вампиром. Мне не нравится быть
смертным. Мне не нравится быть слабым, больным, хрупким, чувствовать боль. Это
настоящий кошмар. Я хочу вернуть свое тело, как только поймаю вора.
Она, похоже, была несколько шокирована.
– Несмотря на то что в том теле ты убиваешь, несмотря на то
что ты пьешь человеческую кровь, что тебе это противно, что ты себя ненавидишь?
– Мне это не противно. И я себя не ненавижу. Как ты не
понимаешь? В этом-то и кроется противоречие. Я себя никогда не ненавидел.
– Ты говорил, что порочен, ты сказал, что, помогая тебе, я
помогаю дьяволу. Ты бы не говорил так, если бы не испытывал отвращения.
Я ответил не сразу:
