Наступившая смерть словно нанесла мне удар в живот. На
мгновение я почувствовал тошноту, но потом остались только тепло, сытость и
ослепительное сияние живой крови вместе с потрясшей все мое тело предсмертной
дрожью жертвы.
Я упал в его грязную постель. Сколько я там пролежал,
созерцая низкий потолок, не знаю.
Когда кислые, затхлые запахи комнаты и зловоние его тела
стали нестерпимыми, я поднялся и поплелся прочь, двигаясь так же неуклюже, как
и он. С ненавистью и злостью я молча отдался смертным движениям, ибо не желал
больше быть невесомым крылатым ночным скитальцем. Я хотел быть человеком,
испытывать человеческие чувства; его кровь наполнила каждую клеточку моего
тела, но мне этого было недостаточно. Совершенно недостаточно!
Куда подевались все обещания? Полузасохшие чахлые карликовые
пальмы стучали об оштукатуренные стены.
– О, ты вернулся, – сказала она мне.
Низкий сильный голос, без всякой дрожи. Она стояла перед
уродливым плетеным креслом-качалкой с ободранными кленовыми ручками, сжимая в
руке дешевый роман, и внимательно смотрела на меня сквозь очки в серебряной
оправе. Маленький бесформенный рот, приоткрывающий желтые зубы, отвратительный
контраст с темной личностью, проявившейся в голосе, которому неведома слабость.
Что, во имя Бога, думала она, улыбаясь мне? Почему она не
молилась?
– Я знала, что ты придешь, – сказала она. Она сняла
очки, и я увидел остекленевшие глаза. Что им предстает? Какие видения от меня
исходят? Я, способный безупречно контролировать каждую мелочь, был так
обескуражен, что чуть не заплакал. – Да, я знала.
– Правда? И откуда ты знала? – прошептал я, приближаясь
к ней, наслаждаясь интимной теснотой заурядной комнатушки.
Я протянул свои чудовищные, слишком белые для человека
пальцы, достаточно сильные, чтобы оторвать ей голову, и нащупал ее тонкое
горло. Запах «Шантильи» – или какой-то другой аптечный запах.
– Да, – негромко, но уверенно повторила она. – Я
всегда знала.
– Так поцелуй меня. Люби меня.
Какая она теплая, какие у нее крошечные плечи, как она
великолепна в своем увядании – слегка пожелтевший, но еще полный аромата
цветок: под утратившей свежесть жизни кожей танцуют бледно-голубые вены, веки
плотно прилегают к закрытым глазам, кожа туго обтягивает кости черепа.
– Забери меня на Небеса, – попросила она. Казалось, что
голос ее исходит из самого сердца.
– Не могу. Ах, если бы это было в моих силах! –
мурлыкал я ей на ухо.
Я обнял ее и уткнулся лицом в мягкое гнездышко седых волос.
Прикосновение к лицу ее сухих, как осенние листья, пальцев заставило меня
вздрогнуть всем телом. Она тоже дрожала. Нежное, изможденное маленькое существо
с бесплотным, словно хрупкий огонек, телом, существо, обладающее теперь лишь
разумом и волей!
«Одну каплю, Лестат, не больше!»
Но было уже слишком поздно, я понял это, когда мне на язык
брызнул первый фонтанчик крови. Я опустошал ее досуха. Конечно, ее встревожили
мои стоны, но потом она уже ничего не слышала… Как только это начинается, они
перестают слышать окружающие звуки.
«Прости меня».
«О, дорогой!»
Мы вместе опускались на ковер, любовники на шершавом
лоскутке с поблекшими цветами. Я видел упавшую книгу и рисунок на обложке, но
все казалось ненастоящим. Я осторожно обнял ее, чтобы не сломать. Но пустой
скорлупой в данном случае был я, не она. Смерть наступала быстро, словно она
сама шла мне навстречу по широкому коридору в каком-то совершенно определенном
и чрезвычайно важном месте. Ну конечно, желтая мраморная плитка… Нью-Йорк,
слышен даже доносящий снизу автомобильный шум и тихий удар хлопающей в другом
конце холла двери.
– Спокойной ночи, дорогой, – прошептала она.
У меня слуховые галлюцинации? Как она до сих пор может
произносить слова?
«Я люблю тебя».
– Да, дорогой. Я тоже тебя люблю.
Она стояла в холле и улыбалась. Густые рыжие волосы красиво
завивались на уровне плеч; чуть раньше ее каблучки громко и соблазнительно
стучали по мрамору, но сейчас ее окутывала тишина, хотя складки шерстяной юбки
все еще колыхались; она смотрела на меня с очень странным хитрым выражением, а
потом направила на меня маленький черный тупоносый пистолет.
«Какого черта ты делаешь?»
Она умерла. Раздавшийся выстрел был столь оглушительным, что
какое-то время я не слышал ничего, кроме звона в ушах. Я лежал на полу и тупо
смотрел в потолок, ощущая лишь запах кордита в нью-йоркском коридоре.
Но я был в Майами. На столе тикали ее часы. Из
перегревшегося телевизора доносился сдавленный, еле слышный голос Кэри Гранта –
он говорил Джоан Фонтейн, что любит ее. А Джоан Фонтейн была так счастлива.
Ведь прежде она была уверена, что Кэри Грант собирается ее убить.
Я тоже.
Саут-Бич. Вернуться бы к Неон-Стрип. Но на этот раз я
удалялся от шумных улиц, вышел к песку и направился к морю.
Я шел и шел, пока не остался совсем один – ни ночных
купальщиков, ни любителей прогуливаться по пляжу. Только песок, с которого уже
стерлись все дневные следы, и огромный серый ночной океан, без отдыха бьющийся
о покорный берег. Какое высокое небо, полное быстрых облаков и далеких, едва
различимых звезд.
Что я наделал! Убил ее, его жертву, выключил свет жизни той,
кого обязан был спасти. Вернулся к ней, лег с ней и убил, а она слишком поздно
выстрелила из невидимого пистолета.
Меня опять мучила жажда.
Потом я уложил ее на маленькую, аккуратно застеленную
блеклым нейлоновым одеялом кровать, сложил ей руки и закрыл глаза.
Господи, помоги мне. Где мои безымянные святые? Где ангелы с
крыльями, готовые отнести меня в ад? А когда они придут, станут ли они
последним прекрасным зрелищем, которое мне суждено увидеть? Можно ли, падая в
огненное озеро, проследить за их поднебесным полетом? Стоит ли надеяться в
последний раз лицезреть их золотые трубы, их обращенные к Небесам лица,
отражающие свет лика Господня?
Что я знаю о Небесах?
Я долго стоял и смотрел на далекие ночные облака, а потом
повернулся назад, к мигающим огням новых отелей и сиянию уличных фонарей.
Вдалеке, на тротуаре, стоял одинокой смертный; он смотрел в
мою сторону, но меня, скорее всего, даже не замечал – маленький силуэт на краю
великого моря. Наверное, он, как и я, просто любовался океаном, словно тот мог
сотворить чудо, словно океанская вода способна омыть и очистить наши души.
Когда-то мир представлял собой сплошное море; сто миллионов
лет шел дождь. Но теперь космос буквально кишит чудовищами.
