И когда я еще раз проник в его мысли – как будто дыню
разрезал, – до меня дошло: он сам не знает, кто он такой! Он никогда не
читал о себе в газетах! Он действительно не в состоянии последовательно
восстановить в памяти все события своей жизни и не сможет признаться в
совершенных убийствах, потому что о них не помнит; он даже не знает, что
сегодня вечером совершит убийство! Он не знает того, что знаю я!
О горе мне, горе, я вытянул самую паршивую карту, сомнений
быть не может. Господи Боже! О чем я думал, выслеживая именно его, когда
подзвездный мир полон куда более злобных и коварных тварей! Мне хотелось
плакать.
Но в этот момент сработал возбуждающий фактор. Он увидел
свою старушку, заметил ее голые морщинистые руки, сгорбленную спину, худые
трясущиеся бедра в светлых шортах. Она бесцельно бродила по залитому
флуоресцентным светом залу, наслаждаясь стоящим вокруг гулом, – лицо
полускрыто зеленым пластмассовым козырьком, волосы скручены и закреплены
черными шпильками на крохотном затылке.
В небольшой корзинке она несла пинту апельсинового сока в
пластиковой бутылке и пару тапочек, таких мягких, что их свернули в аккуратный
маленький рулончик. Теперь же она с заметной радостью взяла с полки и добавила
к ним книжку в бумажной обложке; она ее уже читала, однако сейчас любовно
поглаживала, мечтая о том, как будет ее перечитывать, – ведь это словно
навестить старых знакомых. «Дерево растет в Бруклине». Да, мне она тоже понравилась.
Впав в транс, он следовал за ней по пятам, так близко, что
женщина почувствовала его дыхание на своей шее. Пустыми, остекленевшими глазами
следил он, как та дюйм за дюймом приближается к кассе, извлекая из-за обвисшего
воротничка блузки несколько грязных долларовых банкнот.
Они вышли на улицу – он плелся равнодушно и целенаправленно,
словно кобель, преследующий пустующую сучку, а она двигалась медленно, резко и
неуклюже меняя направление, чтобы не сталкиваться с группами шумных и наглых
подростков; серый пакет с вырезанными в пластике ручками уныло болтался в ее
руке. Она что, разговаривает сама с собой? Похоже на то. Я не стал вникать в
мысли старушки, постепенно ускорявшей шаг. Я изучал преследующего ее зверя,
который был абсолютно не в состоянии видеть и воспринимать ее как единое целое.
Он трусил за ней, а в его мозгу мелькали болезненные, слабые
образы. Он жаждал накрыть собой старую плоть, жаждал закрыть ладонью старческий
рот.
Когда она добралась до небольшого многоквартирного дома,
стоящего на отшибе в окружении чахлых карликовых пальм и выстроенного, похоже,
из рассыпающегося известняка, такого же, как и все прочие здания в этой убогой
части города, он внезапно покачнулся и остановился, безмолвно следя за тем, как
она идет по узкому, вымощенному плиткой дворику и поднимается по грязно-зеленым
цементным ступенькам. Он запомнил номер квартиры, когда она открывала дверь,
затем, тяжело ступая, дошел до этого места и, привалившись к стене, начал во
всех подробностях рисовать в воображении, как будет убивать ее в безликой
пустой спальне, представлявшей собой не более чем смешение пятен света и тени.
Нет, вы посмотрите только, как он стоит там, у стены, свесив
набок голову! Такое впечатление, будто его зарезали.
Да разве может он хоть кого-нибудь заинтересовать? Почему бы
мне не убить его прямо сейчас?
Но секунды уходили, а ночь теряла свое сумеречное свечение.
Звезды засияли ярче. Свежий ветерок налетал порывами.
Мы ждали.
Ее глазами я увидел гостиную, как будто действительно мог
проникать взглядом сквозь стены: чистенькая, но забитая потрепанной старой
мебелью из уродливой фанеры, с закругленными углами; судя по всему, мебель ее
мало интересовала. Однако все было отполировано ее любимым ароматизированным
маслом. Сквозь дакроновые занавески молочного оттенка, унылые, как и вид за
окном, просачивался неоновый свет. Но маленькие, продуманно расставленные лампы
обеспечивали уютное освещение. Вот это было для нее важно.
Она спокойно расположилась в кленовом кресле-качалке с
чудовищной обивкой из шотландки – крошечная, но исполненная достоинства фигурка
– и открыла роман в бумажной обложке. Какое счастье – вновь встретиться с
Фрэнси Нолан! Хлопчатобумажный халат в цветочек, который она достала из
стенного шкафа, едва прикрывал худые колени, на уродливой формы ступни она
надела синие тапочки, похожие на носки, а длинные седые волосы заплела в
толстую изящную косу.
Перед ней на маленьком черно-белом телеэкране беззвучно
спорили теперь уже покойные кинозвезды. Джоан Фонтейн опасалась, что Кэри Грант
хочет ее убить. И, судя по выражению его лица, ее опасения вполне оправданны.
Как можно доверять Кэри Гранту, недоумевал я, человеку, который выглядит словно
деревяшка?
Она могла обойтись и без звука – по ее подсчетам, она
смотрела этот фильм уже раз тринадцать. Роман же, лежавший у нее на коленях,
читала только дважды, так что очередное чтение еще не выученных наизусть
абзацев доставит ей особенное удовольствие.
Наблюдая из глубины тенистого сада, я сумел определить
основные качества ее личности, не склонной драматизировать происходящее и не
подверженной влиянию встречающихся на каждом шагу проявлений дурного вкуса. Ее
немногочисленные сокровища уместились бы в любом шкафу. Книга и светящийся
экран значили для нее намного больше, чем все остальные вещи, и она прекрасно
сознавала их духовную природу. Даже цвет ее практичной и безликой одежды она не
считала заслуживающим внимания.
Мой убийца-скиталец пребывал в состоянии, близком к
параличу, в его мозгу роились обрывки не поддающихся интерпретации образов.
Я скользнул за оштукатуренное здание и обнаружил лестницу,
ведущую в кухню. По моей команде замок легко открылся. Дверь распахнулась,
словно я толкнул ее, хотя я и пальцем не пошевелил.
Я беззвучно проскользнул в помещение с покрытым линолеумом
полом. Запах газа, исходивший от маленькой белой плиты, вызывал у меня тошноту.
Равно как и запах мыла, лежащего на липком керамическом блюдце. Но сама
обстановка мгновенно завоевала мое сердце. Красивый, дорогой ее сердцу
китайский фарфоровый сервиз, синий с белым, так аккуратно расставленный, с
тарелками на переднем плане. Обращали на себя внимание загнутые уголки страниц
в поваренной книге. А на столе – ни пятнышка, сияет ярко-желтая клеенка, в
круглой чаше с прозрачной водой растет восковой плющ; вода отбрасывает на
низкий потолок дрожащее пятно света.
Я неподвижно стоял в кухне, придерживая пальцами дверь,
чтобы она не открылась, и думал только о том, что она читает сейчас свой
любимый роман Бетти Смит, время от времени поглядывает на мерцающий экран и
совершенно не боится смерти. Она не обладала внутренней антенной, которая
позволила бы ей почувствовать присутствие совсем рядом на улице безумного
призрака или монстра, словно дух проникшего в ее кухню.
