Вот наконец и он – в маленькой грязной комнатушке, совсем не
похожей на мою, хотя она всего-то в двух кварталах отсюда. Только встает с
постели. Дешевая мятая одежда, пот на небритом лице, толстая рука нервно
тянется в карман рубашки за сигаретами, но он тут же забывает о них и роняет.
Грузное сложение, бесформенные черты лица и взгляд, выражающий смутное
беспокойство или туманное раскаяние.
Ему не пришло в голову приодеться для этого вечера, для
трапезы, которой он так жаждал. Его пробуждающийся ум изнемогал под тяжестью
уродливых пульсирующих снов. Он встряхнулся, на покатый лоб упали нечесаные
жирные волосы, глаза его походили на осколки черного стекла.
Застыв в своей тихой темной комнате, я следовал за ним по
пятам: спустился через черный ход, вышел на залитую ослепительным светом
Коллинз-авеню, миновал пыльные витрины и покосившиеся рекламные щиты и двинулся
навстречу непременно ждущей впереди, но еще не избранной им вожделенной жертве.
Кто же эта счастливица, слепо бредущая в немногочисленной
унылой вечерней толпе по тем же мрачным улицам, неуклонно приближаясь к своему
кошмару? Может быть, она несет пакет молока и кочан салата в коричневом
бумажном пакете? Ускорит ли она шаг, завидев головорезов на углу? Тоскует ли она
по старому прибрежному району, где, возможно, жила когда-то вполне обеспеченно,
до тех пор пока архитекторы и декораторы не выставили ее в гостиницу с
потрескавшимися и облупившимися стенами?
И что придет в голову этому гнусному ангелу смерти, когда он
заметит ее в людском потоке? Напомнит ли она ему о мифической сварливой бабе из
детства, которая выбивала из него остатки сознания, пока он не поднимался к
пантеону подсознательного? Или мы требуем от него слишком многого?
Я хочу сказать, что бывают такого рода убийцы, которые не
проводят никакой параллели между символом и реальностью, а через несколько дней
и вообще напрочь забывают о содеянном. Очевидно в данном случае лишь одно: их
жертвы не заслужили такой участи, а они, убийцы, заслужили встречу со мной.
Ничего, прежде чем он получит возможность прикончить ее, я
вырву его злобное сердце, и тогда он отдаст мне все, что имеет, включая себя
самого.
Я медленно спустился по ступенькам и прошел по элегантному,
сверкающему, отделанному в стиле арт-деко холлу, шикарному, как в рекламе. Как
же приятно двигаться по-смертному, открывать двери, выходить на свежий воздух.
Смешавшись с прогуливающимися по тротуару людьми, я направился на север, с
вполне естественным любопытством скользя взглядом по перестроенным или заново
отделанным отелям и маленьким кафе.
Возле перекрестка толпа сгустилась. Перед фешенебельным
рестораном на открытом воздухе стояли гигантские телекамеры, объективы которых
были направлены на небольшой участок тротуара, ярко, до рези в глазах,
освещенный громадными белыми прожекторами. Проезжая часть была перекрыта
грузовиками, машины замедляли ход и останавливались. Собравшуюся толпу зевак от
мала до велика происходящее не слишком-то интересовало – теле– и кинокамеры на
Саут-Бич давно стали привычным зрелищем.
Опасаясь излишнего сияния кожи, способного привлечь ко мне
ненужное внимание, я старательно обходил любые источники света. Ах, если бы я
был одним из этих загорелых людей, пахнущих дорогими пляжными маслами и лишь
слегка прикрывающих тело полупрозрачными хлопчатобумажными лоскутками! Повернув
за угол, я снова осмотрелся в поисках добычи. Он спешил, галлюцинации до такой
степени помрачали его сознание, что он с трудом мог контролировать свою
шаркающую, неуверенную поступь.
Времени не оставалось.
Чуть увеличив скорость, я взлетел на невысокие крыши. Ветер
стал сильнее и свежее. Рокот возбужденных голосов, нудные привычные песни по
радио да и шум самого ветра здесь не резали слух.
В тишине мне удалось поймать его отражение в равнодушно
взиравших на него глазах встречных; в тишине я вновь увидел его фантазии
об иссохших руках и ногах, о впалых щеках и обвислых грудях. Тонкая мембрана
между фантазией и реальностью уже начала рваться.
Я спрыгнул на Коллинз-авеню так быстро, что, казалось,
материализовался из воздуха. Но никто на меня не смотрел. Слона обычно никто не
замечает.
Через несколько минут я шел легкой походкой всего в
нескольких шагах позади него – угрожающего вида молодой человек, не задумываясь
врезающийся в стоящие на его пути компании крутых ребят. Преследуя добычу, я
вошел в стеклянные двери огромной аптеки, где царил ледяной холод. Вот уж
зрелище так зрелище – пещера с низким потолком, битком набитая всевозможными
фасованными и законсервированными продуктами, предметами туалета и средствами
для ухода за волосами, девяноста процентов которых не было и в помине в ту
эпоху, когда я появился на свет.
Я имею в виду гигиенические салфетки, глазные капли,
пластмассовые заколки для волос, фломастеры, а также кремы и мази для всех
мыслимых частей человеческого тела, жидкости для мытья посуды всех цветов
радуги, составы для окраски волос доселе неведомых и пока что не имеющих
названия оттенков. Представьте только, как Людовик XI с шумом открывает
хрустящий пластиковый пакет с подобными чудесами внутри? Что бы он подумал о
пластиковых кофейных чашках, о шоколадном печенье в целлофановой упаковке или о
ручках, в которых не кончаются чернила?
Да, я и сам еще не до конца привык к этим вещам, хотя вот
уже два века своими глазами наблюдаю за ходом промышленной революции. В таких
аптеках я могу стоять часами. Иногда на меня словно столбняк находит в самом
центре Уол-Март.
Но на этот раз нельзя выпускать добычу из вида. Придется
забыть на время о «Тайм» и «Вог», о карманных компьютерных переводчиках и
наручных часах, которые показывают время даже тогда, когда их владелец плавает
в морской воде.
Зачем же он пришел в такое место? Обремененные детишками
молодые кубинские семьи не в его стиле. Но он бесцельно бродил по узким
проходам, покрасневшими глазами осматривая заставленные полки и не обращая
ровным счетом никакого внимания ни на множество темных лиц вокруг, ни на
быструю испанскую речь; да и его, кроме меня, никто не замечал.
Господи Боже, какой же он гнусный – во власти своей мании он
утратил всякую благопристойность, лицо избороздили глубокие складки, шея
покрыта слоем грязи. Он мне понравится? Черт, это же бурдюк с кровью. Зачем
искушать судьбу? Ведь суть в том, что я не могу больше убивать маленьких детей.
Или лакомиться шлюхами с пристани, убеждая себя, что поступаю справедливо, коль
скоро они в свою очередь отравили не одного лодочника. Я же умираю от угрызений
совести! А когда ты бессмертен, этот постыдный процесс может затянуться
надолго. Нет, вы только посмотрите на него: грязный, вонючий, бестолковый убийца!
Заключенные в тюрьме и то вкуснее.
